Дух противоречия
Название: Каждому богу известно
Автор: Fiabilandia
Пейринг: Айзен/Гин, Гин/Рангику, Гин/Изуру
Рейтинг: R
Жанр: драма
Статус: в процессе
Размер: миди
Дисклеймер: Bleach © Kubo Tite
Саммари:
Изначально целью жизни после смерти Ичимару Гина было убийство. Неплохая цель, не хуже любой другой. Но в процессе он начинает сомневаться. Не так просто убить того, чья жизнь так тесно переплетена с твоей.
Примечания автора:
Начатый текст лежит уже несколько месяцев. Бакудо получилось дописать гораздо быстрее с помощью живого фидбека, почему бы не попробовать еще раз? Возможно, это меня подстегнет. Прошу прощения за сырой текст без беты. В процессе возможны любые модификации. Слово "Бог" в названии намеренно написано с маленькой буквы, просто не придавайте значения.
Часть 1
Часть 1
Над пятьдесят шестым районом восточного Руконгая занимался рассвет. Медленно, будто нехотя, выползало солнце, поглаживая неровные крыши своими лучами, обнажая грязные улицы, беспощадно высвечивая трещины и бреши в стенах домов – словно раны на дышащем еще теле. Темнота добрее. Гин почти решился. Сегодня. Ну, в крайнем случае – завтра. Может, это последний рассвет, что он встречает здесь, в руконгайских трущобах. Даже после смерти все имеет свой конец.
- Гин?
Рангику о своей жизни в Генсее не помнила ничего. На самом деле, никто не помнил. Порой всплывали какие-то смутные очертания: лица, голоса, звуки, запахи, но по большому счету души делились на те, что пришли в Руконгай сами, и те, кого отправили сюда шинигами. Эти, последние, знали обстоятельства смерти, но не жизни. Так случилось с Гином, поэтому тот последний день отпечатался в его сознании, словно оттиск, остальное истерлось, он уже не мог понять, ни где и когда родился, не мог вспомнить имена, не знал о себе ни одного факта, ни одной истории, кроме той, что мешала ему уйти. Все события его жизни выцвели, словно старая фотография. Остались только контуры, да и те – неясные. И желание отомстить. Уже не понятно, кому и за что, но отомстить следовало непременно, призвать к ответу и восстановить справедливость. Рангику же не помнила ровным счетом ничего. Она вообще обладала удивительным свойством забывать все в мгновение ока, создавалось впечатление, что ничто не держится в ее голове достаточно долго, чтобы омрачить ее жизнь и унять веселый нрав. Пять минут печали, не больше – так она и говорила. Пяти минут в день вполне себе достаточно, чтобы из глаз не исчезал этот таинственный манящий блеск, но чтобы он там и не застаивался, тускнея, точно вода в замутившемся пруду. Гин понял позже, что скрывает за собой громкий искристый смех, непрестанное кокетство, деланная легкость. Тогда он был еще слишком мал и неопытен, а Рангику была искушенной, кажется, со дня, когда научилась говорить.
- Ты снова уходил на всю ночь.
Гин оборачивается, хотя ему не хочется отрывать взгляда от восходящего солнца, и улыбается. Молча. Рангику может за себя постоять, она напоминает дикую кошку – такая же своевольная и опасная, но все же нуждается в защите. И единственный способ – стать сильнее. В мире, где все подчиняется смерти и ее богам, стоит быть смертью, либо хотя бы богом. Богом с тысячей клинков, которые смогут пронзить любого врага, всех врагов разом.
Он следил за Соуске несколько недель. Знал, когда тот появляется в Руконгае – всегда был внимателен. Осторожно подкрадывался и наблюдал из-за густой листвы, что на сей раз занимает этого шинигами с добродушной улыбкой. Она не сходила с его лица – так казалось Гину – и лишь становилась немного самодовольной, если происходящее его удовлетворяло. Обыкновенно он выпускал пару пустых и следил за их действиям. Глупые блуждающие души исчезали в их глотках. Гин не собирался их спасать. Дурак и неудачник все равно найдет свою смерть, так пусть она хотя бы послужит благому делу. Пару дней назад Гин снова сидел в укрытии, стараясь запомнить как можно больше, в его голове зрел план, когда пустые вдруг изменили направление – пошли прямо на него. Грузные, неповоротливые, полуслепые, но в несколько раз сильнее обычных – так Гин понял из наблюдений. Оставаться на месте и ждать было глупо. Гин выскочил из зарослей, стараясь быть как можно более заметным, чтобы шинигами точно не пропустил. Сердце бешено колотилось. Гину уже приходилось иметь дело с пустыми, благо он был быстрее и изворотливее, но вот сражаться… Тело среагировало само: пригнуться, создать из рейацу шар, большой и светящийся, словно луна, швырнуть разом в обе цели, создать новый, снова швырнуть – на этот раз получилось похоже на молнии, Гин понятия не имел, как это вышло. Пустые рассыпались мгновенно, Гин удивленно посмотрел туда, где только что находились массивные туши, но, судя по всему, это была вовсе не его заслуга. Из-за деревьев вышел, убирая катану в ножны, тот самый шинигами в очках. Приблизился, присел перед Гином на корточки и обеспокоенно взглянул в лицо:
- С тобой все в порядке? – глаза и улыбка излучали заботу, будто не он выпустил тех пустых, словно ему было дело до их жертв. Гин улыбнулся.
- Надо же, любопытный ребенок. Разве ты совсем не испугался? Как тебя зовут?
- Гин, - он улыбнулся шире, обнажая зубы. Сердце все еще сильно билось, но на то оно и сердце. – А тебя?
- Хм, - шинигами усмехнулся и посмотрел еще внимательнее. – Айзен Соуске. Так тебе не страшно? Ты очень талантливый, не хочешь стать шинигами?
- Со-оуске, - протянул Гин, прислушиваясь к звучанию. – Так я стану сильным, как ты?
- Обязательно, - заверил Айзен.
- Тогда хочу.
- Знаешь, как попасть в Академию? – Гин кивнул. – Приходи туда, и тогда мы снова встретимся. А пока будь осторожнее, никому не нужны лишние жертвы. Договорились? – на мгновение в глазах Айзена мелькнула ирония.
- Хорошо, Соуске, - Гин снова кивнул.
Все складывалось удачно. И только после он подумал о том, что слова о жертвах подразумевали, что Айзен был осведомлен о его присутствии и раньше. А начав учиться в Академии, Гин понял, что скрыть высокую духовную силу от Айзена было невозможно, так что он прекрасно знал, что за ним наблюдают. А уж пустые чувствуют такие лакомые души, словно псы, и чудо, что они не напали раньше. Впрочем, роль чуда в этой истории, очевидно, выполнил сам Айзен. Это Гину тоже стало очевидно.
***
- Ну чего ты молчишь? Гин? Гин?!
У Рангику теплые руки, огненные волосы и горячие губы. Она согревает лучше, чем здешнее солнце. Ничего удивительного, что ей хочется, как любому солнцу, растопить лед, заставить его сверкать и серебриться.
Слева полыхнуло. Послышались крики, а еще через минуту ветер донес запах дыма. Огненное зарево, ярче рассвета, зализало крышу одного из домов неподалеку, и вот уже к дыму примешивается запах горящей плоти. Все становится ясным: люди не могут без веры, а кровь остается кровью даже в мире духов.
- А вдруг это правда? – Рангику опускается на колени рядом, вглядываясь в красные всполохи. От нее пахнет сном и домом.
- Не-ет, – тянет Гин, тоже уставившись на пламя. – Но я проверю.
- Что это значит? Как ты собираешься проверять? – Рангику тормошит его за плечо, но Гин снова только улыбается.
Жизнь в Руконгае совсем не напоминает передышку, ни о каком облегчении речь не идет. Как можно бояться смерти, когда она уже случилась? Как верить в справедливость и высшие силы, когда боги смерти прямо перед тобой, а сам ты живешь в загробном мире, который больше всего похож на кошмар, от которого нельзя проснуться раньше, чем через десятки лет?
Культов в Руконгае всегда было множество. Способов умереть, будучи мертвым, оказывается, просто масса. Самосожжение было популярным. Такое ощущение, что люди считают, будто необходимо пострадать как можно сильнее, и это гарантирует в будущем счастье. Гин видел идущих на смерть, точнее говоря, идущих на новую жизнь, уверенных в успехе или просто уставших, страшащихся боли и бесстрашных. Они вызывали неловкость, хотелось убраться подальше, как от умирающей на дороге собаки. Души, мертвые или живые, - в конечном итоге это всего лишь вопрос наличия физического тела – продолжают желать. Денег, власти, любви. И если кто-то начнет убеждать их в том, что достаточно только поджечь себя в обветшалом доме на рассвете первого дня зимнего месяца в компании шлюхи из шестьдесят девятого района и старьевщика из-под сейрейтейской стены, и на новом витке станешь миллионером, гением, секс-символом поколения готических лолит, в это хочется верить. Хочется верить во все, что дает надежду, хочется искать своего доброго бога и приносить ему жертвы, только бы получить взамен немного уверенности, обещание, что тебя не оставят. Но в смерти и рождении все равно остаешься один.
- Гин, где ты был?
Гин помнит, почему не хотел уходить из Генсея, а теперь он знает, почему не хочет уходить из Сообщества Душ. Пока в нем существуют злые боги, а он бессилен перед ними и должен смотреть на чужие слезы, на слезы той, что захотела его обогреть, на слезы всех тех, кто не может противостоять, он никуда не уйдет. Убийство – хорошая цель, ничем не хуже любой другой.
Тем же днем Гин идет в Академию, а на рассвете следующего дня покидает Руконгай. Там, за стеной, его ждет Соуске. Шинигами, в чьих глазах пустота. Как же слепы те, кто не может ее разглядеть.
- Я стану богом смерти, - говорит он Рангику, прежде чем уйти. И в тот момент он действительно думает, что ей больше не придется плакать.
***
- Гин, куда ты вечно уходишь?
Ичимару преследуют вопросы. Сколько он себя помнит, полчища вопросов так и сыпались на него: Почему ты так улыбаешься, мальчик? Зачем ты щуришь глаза? Куда пропал владелец лавки? Где ты пропадал две недели? Сколько тебе дать, чтобы больше не видеть?
Гин привык к ним. И к тому, что ответы обычно излишни. Соуске ничего не спрашивает, отвечает вопросом на вопрос, да, но ничего не спрашивает. Он просто выражает свое желание знать и ждет, пока Гин расскажет сам. Гину приходится. Какие только сказки он не плел Соуске! Тот снисходительно улыбался – видел Гина насквозь. С самого начала, с самого первого дня.
В Академии Гин отчаянно скучает, вертится вокруг Соуске, но его семинары редки, а популярность так высока, что никакой возможности подобраться поближе не предвидится. Соуске не замечает его, словно тогда, в руконгайском лесу, был вовсе не он, будто за этой маской зануды-идеалиста нет того, другого, пугающего и бесчувственного. Гин даже начинает сомневаться – настолько правдоподобно выходит у Соуске его роль. Есть чему поучиться. В остальное же время вокруг только рукоплещущие преподаватели. Это страсть, как скучно. Неудивительно, что Гину хватает года, чтобы покинуть это место. Не дело терять время там, когда его цель – в пятом отряде Готей-13.
Гин поступает в пятый отряд на следующий же день после выпуска – в целеустремленности ему не откажешь. И тем же вечером снова встречается с Соуске из Руконгая. Гобантай-фукутайчо выражает желание лично проинспектировать новичка. Третий офицер сообщает ему об этом и уводит за собой. Вечер удивительно душный, сумерки не принесли никакой прохлады, воздух клейкий, так и липнет к гортани, отказывается поступать в легкие. Гин чувствует: что-то должно произойти. Он ощущает возбуждение и какую-то нездоровую радость, отчего улыбается старательнее и неприятнее.
- Вот и вы, - Соуске встречает их в ночной уже густой темноте.
- Так точно, лейтенант, - отзывается третий офицер. Гин смотрит только на Соуске, кожей чувствует, что сейчас перед ним тот самый шинигами из Руконгая, а не скучный лейтенант пятого отряда, не хватающий звезд с неба.
- Прекрасно. Убей его, - Соуске говорит совершенно будничным тоном. Так просят заварить чай или прикрыть седзи. Гин пожимает плечами – он не сомневается ни мгновения. Сейчас необходимо пройти проверку, и это легко, даже слишком.
- Пронзи его, Шинсо!
Все кончено через какие-то мгновения, Гин еще успевает увидеть испуг и удивление на лице третьего офицера, ошарашенного приказом, а в следующий момент тело тяжело валится на землю. С Шинсо, вернувшегося в первоначальную форму, медленно стекают на бесцветную траву капли крови.
- Чудесно. Ты лучше, чем мне о тебе говорили, - произносит Соуске все тем же размеренным тоном, словно рассуждает о погоде. – Не скажешь мне свое имя?
Забыл? Неужели он забыл? Гин вдруг остро чувствует обиду и нечто, напоминающее сожаление. В него, словно цветная нить, вплетается воодушевление, а затем еще гордость, удовлетворение, страх… Гин отвечает, вложив все эмоции в привычную ему форму, безопасную, беспроигрышную.
- Гин, - поворачивается к Соуске всем корпусом, лучезарно улыбаясь – это уже вошло у него в обыкновение: улыбаться тем шире, чем неоднозначнее испытываемые эмоции.
- И как тебе наш третий офицер?
- Сплошно-ое разочарование. Я быстро с ним справился.
- Вот как. Рад это слышать.
Гин оценивает реакцию, он предполагал, что такие слова понравятся Соуске и, видимо, не ошибся. Его ответ напоминает обещание дружбы. Гину еще предстоит узнать, что Соуске никогда и ничего не забывает.
Утром следующего дня о Гине уже говорит весь отряд. Шутка ли, какой-то ребенок, и сразу третий офицер. Соуске ведет его знакомиться с капитаном. Хирако Шинджи заспан и растрепан, но реагирует живо.
- Ты что, не мог подождать? Какого хрена припираться ни свет ни заря! Кого это ты с собой притащил, уж не того ли вчерашнего героя. Эй, шмокодявка, подойди-ка сюда! – Хирако-тайчо всегда разговаривает слишком много. Он раздражает Гина с первых же слов, как же он должен раздражать Соуске…
- Ну? Ты подойдешь, или мне самому тебя при… - закончить Хирако не успевает, Гин уже стоит рядом, «обворожительно» улыбаясь. – А с глазами-то что? – Гин улыбается еще обаятельнее и распахивает глаза, с удовольствием наблюдая, как капитан отшатывается, задев его волосами. – Так, все, насмотрелся. Убери его отсюда, Соуске, будешь возиться с ним сам, скоро все отряды шарахаться будут, блин. Понял? Чтобы мне без глупостей и чтобы он тут не ошивался один, - надо отдать Хирако-тайчо должное, у него все же хорошая интуиция – Гин явно не понравился ему сразу. – Иди, иди к дяде, … детка, - капитан подталкивает Ичимару в спину, и тот послушно шагает к лейтенанту.
Назад в казармы они возвращаются в тишине. Гин посматривает на Соуске: правильно ли он себя повел? Должен ли был вызывать приятные впечатления? Соуске вдруг останавливается, и Гин тут же замирает рядом. Смотрит сквозь прищур. Соуске добродушен, как и всегда в обличье лейтенанта, в глубине его глаз Гин не видит даже намека на того, другого. Однако чувствует, что все в порядке, он поступил верно и даже доставил Соуске удовольствие.
- Терпение всегда вознаграждается, - это первый урок, который преподает ему Соуске. Гин запомнит его навечно. Он тоже никогда и ничего не забывает просто так.
Гину позволяется все. Что-то одобряется, что-то – нет, но прямых запретов не поступает. Даже если бы Гин устроил децимацию в Сейрейтее или перерезал половину отряда на тренировке, Айзен, вероятно, просто сокрушенно покачал бы головой. Без наказания, однако, не обходится ни один проступок. Последствия настигают в самых неожиданных формах. Гин экспериментирует, хочет прощупать, есть ли у терпения лимит, и каждый раз терпит неудачу. Айзен нечеловечески спокоен, ни одна выходка не выводит его из себя. Однажды Гин не является на утреннее построение, и вечером Айзен лишает его своего общества. В другой раз на Гина жалуется капитан Кучики за подслушивание, и Гину целую неделю приходится практически читать по губам, что говорит ему Айзен. Больше на таком Гин не попадается. Он выучил урок: действие равно продиводействию.
За три года Гин вдруг вытягивается, все уходит в рост, он напоминает плющ или вьюнок, обвившийся вокруг ствола большого дерева. Видимо, так хочет догнать Айзена, хотя бы в росте, что все силы идут на это. Уже через пару лет он больше не походит на ребенка, и когда появляется в Академии вслед за Айзеном, Рангику насилу его узнает. Он вполне соответствует своему занпакто: «сотня длин» - это не только про клинок, это про самого Гина, длинного и нескладного. Ичимару любит море, женщин и солнечные дни, когда облаков нет до самого горизонта. Он никогда не видел водоемов, больше местных озер – круглых и четко очерченных, словно берега кто-то обвел по циркулю, - и никогда не спал с женщинами. А что до солнца – ему противится само тело. Гин почти слеп, когда оно ярко светит, и потому он гуляет в густых сумерках. Айзена все это забавляет:
- Самая глупая ложь – ложь самому себе, Гин. Ты же не хочешь запутаться в собственных иллюзиях?
Они сидят на берегу лазурного океана, волны плещутся у самых ног, бриз то и дело играет с волосами, солнце огромным раскаленным сюрикеном катится к горизонту. Айзен решил показать Гину, на что походит его любовь. Кьока лежит рядом, поблескивая лезвием. Гин отстраненно думает, продемонстрирует ли он еще и женщин или обойдется пока морскими просторами.
- Твои подходят для этого куда больше, правда?
- У любой иллюзии есть только один конец – быть развеянной. Неужели ты предпочитаешь жить в моих мирах вместо своего? – Айзен легко улыбается, чаще всего он улыбается и вообще ведет себя так, словно ответ его не волнует. Но Гин все же умудряется вызывать в нем живой интерес.
- Как знать, - Гин обнимает руками колени и жмурится на волны, - если там будет мо-оре…
Айзен чуть слышно смеется.
- Там никогда не будет моря для тебя, Гин, - это звучит крайне серьезно, сливается с гулом волн, от Айзена вдруг ощутимо веет опасностью. Ичимару невольно напрягается – эти перемены настроения для него пока непредсказуемы.
- Оя-оя, как негостеприимно, - Гин говорит теперь сладко и плавно, - но хотя бы на небо рассчитывать можно?
- На небо – можно, - миролюбиво отзывается Айзен, будто не было никакой вспышки. Гин молчит, от этого разговора ему сильно не по себе. Он откидывается на песок, вглядываясь ввысь, улыбка становится мечтательной – в конце концов, целое небо – это не так плохо. Однажды он завладеет им и погребет под ним создателя. Это будет правильно. Вот только устоит ли чужой мир без своего бога? С другой стороны, кому нужны миры без богов.
***
Гин быстро взрослеет, потому что детей не посвящают во взрослые дела и потому что Соуске нужен партнер. Дни тянутся в бесконечность, но целые десятилетия мелькают перед носом, вспыхивают, словно молнии, и исчезают в тумане прошлого. Где-то, отмеченная такой молнией, пролегает граница, после которой Соуске становится Айзеном-фукутайчо, а Рангику – Ран-чан.
- Издевался над пятым офицером? Я? А-айзен-фукутайчо, чист аки агнец, невиновен, происки завистников, гнусные наговоры.
- Правда, Гин?
Айзен смотрит насмешливо, Гин забавляет его и знает об этом. В очках отражается подрагивающий свет ночного фонаря – их вручную зажигают каждый вечер, а утром меняют истаявшие свечи на новые – и сам Ичимару Гин, такой же подрагивающий из-за колеблющегося пламени. Ломкий, извивающийся, нетвердый.
- Когда это я врал тебе, Айзен-фукутайчо-о? – Гин притворно обижается.
- Вчера? Когда сказал, что капитан Хирако зовет меня во сне?
- Я не врал, - про обиду Гин тут же забывает. – Я просто шутил. И разве я виноват, что ты снишься ему ночами? – Гин уворачивается от оплеухи и отпрыгивает на безопасное расстояние.
Айзен тоже мастерски играет роль. Идеального офицера, старательного лейтенанта, подающего большие надежды шинигами. Вот он нашел глупую шутку неуместной, вот пожелал пресечь разговор в этом ключе, вот уже простил Ичимару выходку и пожурил за недостойное поведение. Порой Гин даже забывает, кто он на самом деле, а встретившись с другим Айзеном, которым тот становится, когда перестает играть, заново переживает испуг. Каждый раз. Удивительно, какими уродливыми становятся правильные черты его лица в такие моменты. Он отвратителен и чудовищно красив. Гин не может понять, что за тени живут в его голове, он думает, что правда в том, что там вообще нет теней. Никаких теней и сомнений, только пустой обжигающий свет, словно голая безжизненная равнина, залитая вечным мертвенным солнцем. Там просто нечему отбрасывать тень.
Часть 2
Часть 2
Гин совершенно свободен и большую часть времени предоставлен самому себе. Но даже когда он не ходит хвостиком за Айзеном, чувствует, как невидимые нити держат его на привязи. Это сильно удручает, но чем больше Гин старается вырваться, тем сильнее они затягиваются. Да и само по себе выглядит глупо – зачем бежать, если никто не держит? Айзен – не держит, напротив, любит наблюдать за тем, как действуют люди по своей свободной воле.
Он не терпит дураков, и Гину из духа противоречия хочется делать самые глупые вещи. Но именно ему все прощается, Айзен ласков настолько, что порой это становится приторным. Он занимается с Гином сам, не отправляет к Укитаке-тайчо – признанному учителю и любимцу всех детей в округе. Ичимару порой капризничает, особенно ненавистна ему так любимая Айзеном каллиграфия.
- «Аккура-атнее, споко-ойнее», - он передразнивает Айзена и нехотя выводит на пергаменте кривые иероглифы. – Соуске, ты помешан на совершенстве.
- Вокруг слишком много уродства, не находишь? – Айзен мягко улыбается. Молчит с минуту, затем так же мягко продолжает: - Тебе стоит научиться ценить то, что красиво.
Гин думает, что об уродстве он знает куда больше, чем Айзен мог бы себе представить, и что плох тот учитель, что говорит о красоте, но несет в мир столько мерзости. Прямо как в той поговорке о бревне в своем глазу.
И все же он не может не восхищаться, глядя как из-под кисти Айзена рождаются слова и как те же слова срываются с его губ. Прекрасные, словно капли рассветной росы. Видимо, в истинной красоте всегда должна присутствовать толика уродства – без горечи не распробуешь сладкое.
Айзен становится капитаном как-то невзначай и очень естественно, словно никогда к этому не стремился. Несколько лет отряд просуществовал без капитана вовсе – вполне хватало исполняющего обязанности. Айзен не торопился. Его кандидатуру принимают единогласно – он рассказывает об этом со смущением. Таким искренним, что щеки розовеют.
- Тебе придется выучиться писать лучше, - Айзен сидит за капитанским столом, хаори висит на спинке, он еще не надевал его.
- Сделаю все возможное, Айзен… тайчо, - Гин улыбается во весь рот. Он понимает, что теперь его положение изменится – это еще одна маленькая победа. Айзен хочет видеть лейтенантом только его.
- Постарайся, Гин, - стекла очков сверкают. – Не разочаруй меня. Кстати, вечером я хочу устроить небольшое посвящение.
А вот это новость. Капитаны и лейтенанты вступают в должность без всяких официальных церемоний, хотя, возможно, Гину о них просто не известно?
- Как пожелаешь, Айзен-тайчо, - Ичимару нравится, как это звучит, Айзен же скромно опускает глаза. И это Гину тоже нравится.
Вечером в пятый отряд действительно приходит целая делегация из лейтенантов и Тоусена с Комамурой. С небольшим опозданием подтягивается Укитаке, долго церемониально извиняется и встает в сторонке. Видимо, ему нравится новый инициативный капитан, пожелавший создать в Готей-13 традиции. А может, Укитаке-тайчо просто желает оказать моральную поддержку или питает слабость ко всем начинаниям. Ичимару не по себе.
Днем прошел дождь, и с покатых крыш то и дело капает, залило даже неосторожно оставленный под водостоком фонарик. От влажной травы во дворе отряда таби мокрые насквозь и уже вовсе не белые. Гину холодно, то и дело налетает промозглый ветерок, в траве копошится какая-то отвратительная живность. Гин брезглив и не хочет думать, сколько червяков раздавил по пути. Вот она, обратная сторона лирики: для кого-то «в благоуханьи сливы / из дождя / звезды восходят»*, а кому-то – слякоть и грязь.
- Друзья, - произносит Айзен с благодушной улыбкой, обращая на себя внимание. Чересчур пафосно, на вкус Гина. – Я прошу простить меня за то, что пришлось побеспокоить всех вас. Это неожиданное назначение, то есть, я, конечно, понимаю, что все к нему шло, и все же я сильно польщен оказанным мне доверием, - Айзен снова смущается.
Гин оглядывает присутствующих. Укитаке смотрит с понимающей полуулыбкой, лейтенант Шиба сосредоточен, взгляд у него скорее испытывающий. Непростой человек, лучше держаться подальше. Тоусен, как всегда, смотрит в вечность. Наверное, поэтому он не умеет улыбаться. Некому. Ведро Комамуры, по какой-то нелепой случайности принимаемое за шлем, красноречиво повернуто прорезями глаз в сторону новоиспеченного капитана. По взгляду лейтенанта Ибы вообще ничего не понять – черные очки даже в сумерках – это ненормально. Как он только видит в них, надо бы проверить.
Сумерки действительно сгущаются, в них становится необычайно заметным белое хаори. Айзен впервые надел его, предпочел сделать это без свидетелей.
Вокруг Гина тихо шепчутся сослуживцы. Он успевает услышать обрывок фразы: «У такого капитана и такой лейтенант…», остаток речи Айзена он пропускает – уверен, что там нет ничего интересного, интересное начнется лично для него позже. А затем его зовут.
- Гин, будь добр, подойди сюда.
Гин выскальзывает из-за спин тут же замолчавших и нервно расступившихся шинигами – он всегда умудряется быть незаметным, когда это выгодно. Это было очень легко вначале, но даже сейчас, будучи почти с них ростом, он все еще легко скрывается от нежелательных взглядов.
Ичимару выходит на середину круга, оглядывается, одаривая улыбкой всех собравшихся, особенно усердствует для Тоусена. Это выглядит издевательством, и сзади снова разрастаются шепотки. Айзен наблюдает, ждет, когда Гину наскучит, и в конце концов подходит к нему сам. Взгляд у него нечитаемый, шутить больше не хочется. С отчетливым лязгом из ножен появляется катана, и все замолкают, будто кто-то щелкнул тумблером и выключил звук. В тишине надрывно свистит какая-то птица.
- Я хочу, чтобы ты сохранил в памяти этот день, Гин. Сегодня ты станешь лейтенантом, и я хочу, чтобы ты почувствовал важность момента. Издавна обряд посвящения в воины включал в себя испытания, - Айзен говорит так, будто читает лекцию, - но каждый член Готей-13 уже воин, поэтому мы обойдемся без них. Будет достаточно клятвы.
Айзен касается занпакто плеча Гина и слегка надавливает. Гин понимает. Опускается на колено, и в тот же миг мир меняется. Кьока знает свое дело. Огромная белоснежная зала со множеством колонн и троном где-то высоко наверху возникает вокруг. Айзен протягивает руку, бледную и холодную, под стать обстановке, Ичимару подает свою. Теперь он смотрит на залу с высоты трона, неудобного даже на вид, слишком громоздкого и жесткого для человека.
- Посмотри, - предлагает Айзен. Прямо перед троном – обрыв. Чудачества безумного архитектора. Гин приближается к краю, глядит вниз, из-за колонн сверкают чьи-то глаза. Гин невольно вздрагивает, и стены залы вздрагивают вместе с ним, начинают рушиться, камень за камнем, поднимая клубы белоснежной пыли. Когда же она оседает, вокруг – только серая пустыня. Колонны с тронным залом сиротливо стоят прямо посреди песков, а за ними – в полумраке – копошатся черные тени. Целая армия черных теней с длинными белыми носами. Меносы. Если бы они подошли ближе, как раз достали бы до трона.
- Нравится? – Гин оглядывается на Айзена, улыбка ширится сама по себе. От отвращения.
- Какая странная сказка, Соуске.
- Вот как? Тебе страшно?
- Мне не бывает страшно рядом с тобой, - Гин смотрит Айзену прямо в глаза и не видит там ничего. Пустота, поглощающая все, и только она в них господствует, смотрит на Гина в ответ. Он невольно отшатывается.
- Неискусная ложь глупа, Гин. Неужели ты все еще этого не понял?
- Но разве голая правда не глупее?
Айзен насмешливо хмыкает. В рядах меносов какое-то смятение, Гин вновь смотрит в их сторону, но вместо пустыни вокруг – Готей-13, полуразрушенный, полыхающий здесь и там пожарами. Он успевает заметить капитана Укитаке, распластанного под завалом, двух молодых офицеров из его отряда с уродливыми костяными масками на лицах, отчаянно сражающуюся Сой Фон и огромного, как его банкай, Комамуру, качающегося, словно менос.
- Как тебе? – Гин оборачивается, чтобы увидеть Айзена сидящим со скучающим выражением на исполинском троне. Он изучающее вглядывается в Ичимару, и от этого становится совсем неуютно.
- Хм, - Гин прижимает палец к губам в притворной задумчивости, - место у подножия трона? Неплохо, - и снова улыбается.
Айзен молчит, будто не слышал ответа и потерял к Гину всякий интерес. Раньше он никогда не делился с Ичимару ни своими планами, ни амбициями, Гин просто тенью следовал за ним, не выказывая никаких эмоций по поводу происходящего. А тот просто наблюдал. Вся история с экспериментами и устранением неугодных капитанов и попавшихся под руку прошла мимо Гина, пусть он и принимал в ней живое участие. Было совсем не до этого, приоритетом стояло доверие Айзена и ничего более.
Ичимару пожимает плечами, отворачивается, подставляя Айзену спину, смотрит на полыхающий Сейрейтей. Все стихает так же неожиданно, как началось, растворяется прямо на глазах. Первым исчезает тело Укитаке – Айзен не любит лишней крови. Вокруг опять только двор пятого отряда и стоящие кругом шинигами. Гин слышит восторженные возгласы. Интересно, на что это представление было похоже для них? Развязная вечеринка для Ибы, уютное шале на вершине горы для Укитаке? Что-то подобное?
- Я жду, Гин, - тихо, чтобы услышал только он.
Гин поднимает голову и отрешенно улыбается только Айзену. В воздухе разливается напряжение, и шинигами замолкают. Ичимару машинально сжимает рукоять Шинсо.
- Клянусь не разочаровать тебя… мой капитан.
В глубине глаз Айзена вспыхивает озорное пламя, он одобрительно кивает. Гин снова доставил ему удовольствие. Через мгновение Кьока уже засыпает в ножнах, и Гин поднимается под поздравления сослуживцев.
- Какая удивительная способность у твоего занпакто, - это Укитаке каким-то чудом уже оказался рядом и доверительно положил руку Айзену на плечо.
- Что вы, ничего особенного, - Айзен вновь скромно опускает глаза. – Я использую воду для создания иллюзии, а сегодня прошел дождь. Так удачно. Наверное, поэтому получилось лучше, обыкновенно у меня не выходит так хорошо.
Ичимару исчезает в сумерках прежде, чем его хватились, и долго блуждает в молочном свете молодой луны. Интересно, на что же способен Айзен, если проявит настоящую силу? Гин не видел ее ни разу. Кажется, он получил карт-бланш, и стоит хорошо подумать, что он собирается с ним делать. Пока что это слишком много для него, но терпение всегда вознаграждается.
*неточная цитата Фудзивара-но Садаиэ
Часть 3
Часть 3
Белые стены, желтые крыши, куда ни посмотри – в Сейрейтее одна и та же картина, если не считать башню Раскаяния, врастающую в небо пасмурными ночами, когда облака норовят коснуться земли. И все же здания Академии можно распознать издалека: хор из молодых нестабильных рейацу нестройным оркестром звенит в воздухе, разносится по округе, точно птичий щебет. Не всякая из этих птиц станет певчей, но каждая обретет собственный голос.
Аудитория – словно поле боя – сплошь в кроваво-красных пятнах, просто рябит в глазах: девяносто процентов собравшихся – девушки. До Гина то и дело доносится шепот: «Айзен-сенсей такой замечательный», «Вот бы попасть к нему в отряд», «Я слышала, он всегда сам занимается с новенькими». Айзен появляется на пороге, и аудитория восхищенно вздыхает – хаори производит сильный эффект, впрочем, вряд ли Айзена раньше встречали как-то иначе. Гин неслышно отделяется от стены, где незамеченным стоял все это время, и легко сходит вслед за Айзеном, обходя сидящих прямо в проходах – мест вечно не хватает, вниз, к кафедре. Устраивается там, принимая на себя часть заинтересованных взглядов, безмятежно улыбается и жмурится на Айзена, точно тот слепит ярким светом глаза. Новая должность жмет, перетягивает предплечье – надо бы ослабить узел, и зачем он только привязал шеврон так крепко. Айзен глубоким бархатным голосом поглаживает учеников, и Гин отмечает, что взгляды из редких голубых островков полны такого же обожания, как женские. Гомон стихает, каждый занят делом, стараясь угодить сенсею, а Гин наконец слышит рейацу, которую не перепутал бы ни с какой другой. Сердце заходится в бешеном стуке, рука срывается, скользит вниз, оставляя на пергаменте неровную линию, – иероглиф «сила» безнадежно испорчен. Сколько лет прошло? Пять? Шесть? Гину даже не нужно смотреть, он точно знает, на каком ряду сидит та, чья рука сейчас тоже не способна вывести прямую черту.
- В чем дело, Гин? – Айзен склоняется над ним, смотрит странно. Заметил.
- Такой неаккуратный, прости-прости, Айзен-тайчо.
Краем глаза Гин видит рыжее, словно летнее солнце, пятно в правом дальнем конце аудитории. Рангику смотрит на него, не отрываясь, это невозможно не почувствовать.
Айзен прохаживается от одной студентки к другой, поправляет, подсказывает, одной помогает правильно взять кисть – щеки девушки тут же заливает румянец. Гин увлеченно не смотрит вправо. Занятие тянется и тянется, время позабыло счет и встало, как упрямый мул. Под конец Гин готов возненавидеть каждого, кто напомнит ему о каллиграфии когда-либо в жизни.
Он пулей вылетает из аудитории, как только студентки окружают Айзена плотным кольцом, спеша поздравить с назначением и невзначай подержать за руку. Знает, что Рангику сейчас потерянно оглядывается, но он не готов говорить с ней, слишком неожиданно прошлое дало о себе знать. Гин, конечно, предполагал, что Рангику пойдет за ним, но так же можно предполагать, что каждый когда-то встретится со смертью – без особой нужды думать об этом не станешь. Он и сам не может четко сказать, что именно так выбило его из колеи и как случилось, что его изначальная цель – защитить Рангику – превратилась в нечто, очень напоминающее «не разочаровать Айзена». Если Рангику выбрала путь шинигами, с первым он уже провалился, остается бросить все силы на то, чтобы не упустить второе.
На следующее занятие Айзен отправляется один.
Гин уверенно направляется в его комнаты, когда тот возвращается. Необходимо получить допуск к их с Тоусеном разговорам, это как раз тот случай, когда третий будет не лишним. Гин думал, Айзен сам пригласит его присоединиться, но получил только пару любопытных вглядов из-под ресниц. По всей видимости, Айзен ждал его инициативы. Что ж, дождался.
Гин останавливается в полушаге перед седзи, разглядывая силуэт за ними. Айзен что-то пишет. Его тень то и дело перекрывается тенью от близстоящего клена, идет пятнами, рисуя пятиконечными листьями то корону над головой, то неоправданно длинный нос.
- Не хочешь войти?
Как бы ни был бесшумен Гин, его присутствие для Айзена всегда очевидно.
- Ну вот, - Гин притворно расстраивается и отодвигает створку, - так быстро заметил…
Ночной ветер врывается в комнату вместе с гостем, поднимает несколько листков, и Гин спешно прикрывает седзи за собой. Черты лица Айзена в неярком свете еще мягче, чем обычно. Он смотрит на Гина с теплом и легкой снисходительностью, устало поправляет очки, садится вполоборота, знаком предлагая Гину опуститься рядом.
- Стоило тебе раз появиться в Академии, и уже обзавелся поклонницами, - неожиданно начинает Айзен, слегка улыбаясь. Перед Гином сейчас дневная ипостась Айзена Соуске, для себя он делит их на дневную и сумеречную, потому что ни один человек, бог он смерти или нет, не может врать так искусно. Он должен верить в то, что говорит, иначе фальшь пробьется через все заслоны. В речах же Айзена не слышно ни одной неверной ноты, и это означает, что они правдивы, и даже его доброта – не ложная. Меняется только угол зрения. Так огонь может согревать или обжигать, смотря для чего его использовать.
- М-м? – заинтригованно тянет Гин. Он помнит о цели беседы, но инициативу уже потерял.
- Интересная девочка эта Мацумото, да, Гин?
Ичимару тут же рисует в воображении картинку.
- Простите, а где.. Айзен-сенсей, с вами в прошлый раз был..
- Ичимару Гин? - Айзен заинтересованно смотрит. - У него ответственное задание. Могу я передать ему, что его искала...
Рангику представляется. Взгляд Айзена скользит по ней, загорается и тут же смущенно тухнет. Этот его взгляд, полуулыбка, сжатые в замок пальцы - словно издевательство, будто Айзен одним своим присутствием посадил кляксу на лист истории Рангику.
- Ах, это… я был знаком с ней раньше. Не заметил ничего выдающегося. Неужели она поступила в Академию? Не знал, - Гин сладко улыбается.
- Вот как? Не заметил? – звучит насмешливо. Гин немедленно понимает, что зря сказал так много. Дурак. Стоило промолчать, не привлекать внимания.
- Нет, ты же знаешь, я ужасно невнимательный.
- Ну-ну, Гин, что за ложное самобичевание, - Айзен смотрит пристально, не упускает ни одной детали. Гин машинально прячет руки в широких рукавах косодэ. – Я присматриваю нам пополнение, - продолжает Айзен спокойно, в голосе так и сквозит забота. – И волновался, что ты можешь иметь что-то против старой знакомой. Но раз тебе все равно, я, пожалуй, остановлю выбор на ней.
Вот он о чем. Все напрасно, стоило ли так напрягаться, чтобы защитить Ран-чан, когда своими действиями Гин привел ее в место куда более опасное, чем Руконгай. Прямо к тому, от кого так яростно хотел оградить. Свеча в фонарике догорает, мигает несколько раз и тухнет, к потолку поднимается струйка дыма – на лице Айзена залегла тень. Внезапно становится слышно, как шумит за порогом клен. Молчание затянулось.
- Почему бы нет, если ты находишь ее подходящей, - Гин улыбается еще настойчивее, но чувствует, как злость рвется наружу. Этого он допустить не может. – Я, пожалуй, зайду позже, совсе-ем позабыл о неотложных делах: колыбельная на ночь для отряда, отделить белый рис от черного, перемешать занпакто… Новая должность, дела отряда, ответственность, та-ак много беспокойства.
Айзен молчит, но не кажется ни раздосадованным, ни недовольным. Позволяет Гину ретироваться и поблескивает стеклами очков. Наверное, находит его поведение очень занятным.
Гин исчезает в темноте и знает, что сейчас Айзен, подперев рукой подбородок, все так же отвратительно улыбается, глядя ему вслед. Стоит учиться лгать искуснее.
Гин зол. На себя, но наутро достается отряду. Он гоняет рядовых и даже офицеров до седьмого пота.
- Еще кружочек, да? Надо быть выносливыми.
Ичимару сидит, покачивая ногой, на стене, отделяющей тренировочный полигон от остальных зданий отряда, и улыбается, вкладывая в улыбку всю ласку, на которую способен. Бессознательно пародирует своего капитана. Смотрится, верно, устрашающе.
- Надо больше стараться, - голос переливается, журчит, словно ручей. Солнце пробирается под одежду, щекочет ноздри. Гин звонко чихает. – Устали? – участливо. – Давайте-ка теперь без косодэ. Вы такие бле-едные, кто-нибудь усомнится, настоящие ли вы воины.
Сам Гин не просто бледный, а белый как мел, мог бы сойти за гипсовую статую, если бы не вертелся так много.
- Фу, ну и морда, - красный от натуги рядовой еле передвигает ноги. На лбу – испарина, волосы – почти до подбородка – липнут к лицу. Гин брезгливо морщится. – У тебя, наверное, никогда не было девушки, да? Сложно представить, чтобы кто-то согласился видеть такое близко. Так, все думаем о девушках и бежим, чтобы это не выглядело, как у него.
«Рангику», - проносится в голове. Гин отмахивается.
Когда он наконец успокаивается, отряд насилу может уйти с полигона на своих двоих. Легче не становится. Но все же лейтенантские полномочия – приятное дополнение к скучноватым будням. Пятый отряд никогда особенно не лезет в самое пекло. Он сам и есть пекло, будто жерло вулкана, заботливо прикрытое застывшей лавой. Но видит это только Гин. И еще Тоусен, но этот – слеп во всех возможных смыслах. Солнце в зените. Смотреть на него больно. Ичимару сильно щурится и отрешенно думает, отчего это Айзен приближает лишь тех, чьи глаза на него не смотрят.
Обедать не хочется. Надо же, он гонял подчиненных до самого обеда. Гин все-таки идет к кухням – там всегда можно поживиться если не едой, то разговорами, - чем не пища? Он бессознательно выбирает безлюдные пути и держится ближе к домам – инстинкт. Гину нравится природа, среди вечных однообразных стен он чахнет и чувствует себя потерянным. Впрочем, какие они вечные, вон, на неделе какие-то умники разворотили одну, а Гину пришлось писать отчет под чутким руководством.
- Ублюдок, - слышит Гин из-за поворота и заинтересованно замирает. – Сволочь, малолетний урод, змееныш. Чтобы я и под его дудку?!
- Эй, тише, его же только назначили, может, еще поум…
- И кто же это у нас тут такой громкий? Ка-ак нехорошо, никакого уважения к руководству, - Гин медленно «выплывает» из-за угла и предовольно улыбается.
- Ты! – рычит офицер. Гин узнает в нем краснолицего рядового с тренировки. Он не слишком интересуется отрядом, не то что Айзен, тот знает каждого в лицо и по имени. Гина же волнует только сам Соуске.
- Твой лейтенант, да-да, и переживаю проблемы каждого, как свои. Придется доложить капитану о плохой субординации, безобразно слабом составе и отвратительном командном духе. Он так расстроится…
- Да как ты смеешь! Я служу в пятом отряде уже шестьдесят лет и…
- И все еще рядовой? Как печально. Наверное, стоит найти другое занятие, да? – Гин цокает языком и сочувственно качает головой.
Двое шинигами, по всей видимости, друзья краснолицего, вовремя хватают рядового за руки.
- Простите, Ичимару-фукутайчо, простите его, он просто…
Гин не дослушивает, бросает блаженное «ничего-ничего» и медленно идет прочь.
Изгнать из мыслей Рангику невозможно. Айзена в кабинете нет, но избавиться от его незримого присутствия тоже не выходит. Бабочка с приказом проконтролировать отдаленный район, где без следа исчезли группы рядовых, вызывает радость. Гину хочется уйти из этих стен и выпустить пар. Айзен обыкновенно не посылает его на подобные задания, значит – пустые там необычные, значит, лишние глаза не нужны. Гин сходил бы сам, но в приказе сказано отправиться с отрядом.
- Ты, ты и ты, - Гин тычет пальцем в попавшихся на пути шинигами. Отряд набран.
Руконгай встречает их сначала благовониями и яркими красками – близкие к Сейрейтею районы обслуживают тех, кому посчастливилось оказаться по ту сторону стены, и жизнь в них кипит задорнее. Гин выбрал дорогу, идущую вдоль лучших заведений, продающих клиентам веселье, блаженное забытье, любовь. Вместе или по отдельности, по желанию. А затем, чем дальше от стены, тем больше выцветает Руконгай. Сереет, блекнет, становится все больше пепла и все меньше жизни. Оттуда, из пепла, Гин и пришел однажды к Соуске. Родной район Гин обходит стороной, стремится прочь, к полям с редкими хижинами, к горьким травяным запахам. Там Руконгай снова живой и яркий. За Гином тенью следуют рядовые, он почти забывает об этом, идет шагами шунпо, не заботясь о том, кто успевает за ним, кто – нет.
Пустые словно ожидают их. Огромные грузные скотины, даже разговаривать не умеют. И ради этого Соуске отправил его сюда с отрядом?
- Пронзи его, Шинсо! – обыденным тоном произносит Гин, и занпакто послушно входит в череп ближайшей твари. Но вместо того, чтобы рассыпаться в пыль, пустой издает утробный рык, рана в его голове тут же затягивается. – М-м? – удивленно тянет Ичимару. Пустой наступает, Гину приходится отпрыгнуть, он бьет еще несколько раз и на втором десятке ударов тварь наконец вздрагивает и растворяется в воздухе, оставив после себя густое облако частиц. Затхлый запах расползается по округе, Гин морщится и приступает к следующему пустому.
Рядовые сражаются где-то позади, о них Гин вспоминает, только когда в уши вонзается крик. Слишком поздно. Он успевает увидеть только исчезающие в глотке ступни. «Минус один», - проносится в голове. Оставшиеся рядовые в ступоре, Гину приходится действовать быстро. Почему раньше никто не позвал его на помощь? Как глупо. Ичимару расправляется с оставшимися тварями в два счета.
- Прожорливые, да?
Рядовые смотрят с такой ненавистью, что становится не по себе.
- Давайте-ка вернемся, как-то здесь неуютно.
Одного из рядовых явственно трясет: то ли погибший был его другом, то ли страх совсем помутил разум. Ичимару кивком приказывает следовать за ним и всю обратную дорогу не оглядывается: смотреть на чью-то слабость – противно.
В кабинет к Айзену он является глубоко под вечер, когда дрожащие на стенах тени уже вытянулись и почернели. Айзен не поднимает головы: ему не нужно смотреть на Гина, видимо, в его рейацу все читается и так и наверняка отчет уже предоставили.
- Ты хотел огорчить меня?
Неожиданный вопрос. Улыбка сходит на нет, и Гин некоторое время молчит.
- Разве что вы бы об этом попросили, - обращение на «вы» выходит само собой.
Айзен поднимает взгляд, острый, как лезвие. Гин невольно вжимает голову в плечи и тут же шагает вперед, поближе к капитану. Подходит к самому столу, непринужденно улыбается, будто совсем ничего не произошло.
- Хорошо, - говорит наконец Айзен со вздохом. – Можешь идти.
Гин послушно ретируется. Капитан раздосадован, и почему-то Гин предпочел бы получить наказание, чем ощутить на себе снова это благодушие. На улице ни дуновения, полный штиль, Сейрейтей будто остановился, замер в ожидании. В нем нет ничего, кроме снующих теней, и Гин только одна из них. Очень некстати снова вспоминается Рангику, рыжеволосая и слишком солнечная для города, где смерть – верховное божество.
@темы: Ичимару Гин, Bleach © Kubo Tite, Fiabilandia, Айзен Соуске, Творчество друзей, Любимые мальчики, Фанфики, Bleach
-
-
06.11.2014 в 23:00