Дух противоречия
Автор: неизвестен
Пейринг: Ичимару Гин/Кира Изуру
Жанр: романс, АУ
Рейтинг: PG
Саммари: заявка с Bleach Kink. «Гин/Кира. Жизнь довела, и Кира работает в стриптиз-баре на каких-нибудь крутых босcов. Гин — богатый клиент, который выкупает себе Киру. Очень желательно высокий рейтинг»
Дисклеймер: Bleach © Kubo Tite
Ссылка на оригинал: здесь
Примечения автора: Warning! Авторская интерпретация характеров, и без того покоцанных АУшкой. Вы предупреждены. Рейтинг весьма относительный.
читать дальшеСегодня привели новенькую. Явно ещё школьницу - личико бледное, полудетское, глаза невозможно огромные из-за наклеенных блёсток. В глазах - испуг. Прячет руки в карманах застиранных джинс, но оглядывается уже почти с любопытством.
Кире всё равно, почему бы и не приободрить человека.
- Не бойся, - говорит он монотонно, пока Джокер возится с его волосами. - Это как убивать: страшно только в первый раз.
Девочка хлопает глазищами и отступает к двери, Джокер за спиной заливается смехом.
- Кира как всегда! Котёныш, не слушай его. Вон на пуфик сядь, только парики сдвинь, я сейчас тобой займусь. Кира, ты, блин... захочешь рот раскрыть - возьми чего-нибудь и жуй!
Кира пожимает плечами. Жевать ему особо нечего. "Меньше выделываться перед клиентами надо", говорит мудрый Джокер, и Джокер, конечно, прав. Кто не прогибается, тот не ест... ай, больно. Садист Джокер, скрытый садист и гениальный парикмахер, мудрец и трансвестит, родная мать с саблезубыми расчёсками в руках... нет, вот сейчас точно целую прядь выдрал.
Девочка переминается с ноги на ногу - шестнадцатилетний ангел в драных балетках, Кира и думать не хочет, где её нашли.
- Не бойся, - повторяет он, игнорируя Джокера. - Пока ты в клубе, ты неприкосновенна. Запомни это, пожалуйста, и не стесняйся кричать охранникам, если что. Тебя никто не имеет права уводить в комнату, пока не заплатит по таксе. Бить тебя не имеют права в принципе. Охранники, кстати, тоже. Ты будешь на положении вещи, но вещь здесь имеет свои права...
Джокер бьёт его расчёской по голове.
- У-уйди, чудовище! Уйди куда-нибудь и молчи там! Котёныш, иди сюда, сейчас мы из тебя сделаем человека... Тебя как чесать сказали - под купидончика? под лолиту?
Киру всегда выпускают в бледно-синих прожекторах: арт-директор (да, он тут есть, хотя арт-директором Феликса явно называют за покрытую татуировкой-Джокондой грудь) решил, что только так Кире и надо. "Ломкий, как лёд!" - непонятно говорил он, причмокивая и делая пассы пальцами, пока Кира сидел на диване почти раздетый и думал, что безнадёжно простыл. "Скулы! Ключицы! Порезаться можно! Северная холодность и ангелоподобность!.. эй, ты, слышал? В амплуа врубаешься? Никакого блядства в глазах и откляченных задниц, играй аристократа! Увижу, что из образа выбился - выебу ножкой от стула. И оштрафую. Дерево деревом, так хоть сделаем вид, что это фишка, а не аутизм в последней степени..."
Поэтому - синие прожектора, синие стрелки на глазах, три синих пряди в чёлке. И музыка - холодная, космическая; когда Кире пришло в голову, что услышь он её в другом месте, мог бы и полюбить - в голове что-то перемкнуло. Будто из-за мутного стекла проглянул прежний Кира, тот, что никогда не был в этом месте. Но потом пришла пора выходить, и тот, другой, ушёл в глубину и больше не возвращался. Оно и к лучшему: без него легче.
На сцене хорошо одно: ты слепнешь.
Можно даже глаза закрыть, чтобы не слезились и чтобы вернее оторваться от реальности. Других за это штрафуют, Кире можно: вписывается в образ. Сцену - крошечный пятачок - он и без того знает на ощупь, босыми ногами, всем телом.
В зале свистят: можно представить, что это не тебе.
Что угодно можно представить.
Кира в последнее время разучился представлять что-то, кроме кадров из фильма про войну.
"Не продержишься ты здесь долго, Кира", - говорит ему Джокер, когда они остаются одни. Мудрый Джокер, садист Джокер, томная героиновая дива с татуировкой-пикой на щеке, красотка, годящаяся Кире в отцы. Джокер - дух этих стен, этого полуциркового безумия, масок и чулков в сеточку, всего того, что пахнет напомаженно и душно, и от чего слезятся глаза. Джокер работает здесь дольше, чем Кира живёт на свете, и уж ему-то надо верить.
"Не продержишься, запомни мои слова."
Кира молчит, опустив голову. В зелёном бокале у него тают кубики льда.
Это лучше, чем бордель, напоминает он себе. Лучше, чем подворотня, чем канава и рассыпанные в грязи шприцы. Здесь почти не бьют, не заставляют колоться, здесь даже платят деньги и следят за тем, чтобы тебя не покалечили.
А потом чужой голос из глубины говорит: какая разница, Изуру, грязь есть грязь.
Кира опускает голову ещё ниже, обнимает себя за плечи и старается не думать о фильмах про войну.
- Твою мать, - говорит Мастер почти спокойно. - Тебя в зоопарк сдать, что ли? В дом для умалишённых? Тебе куда больше хочется?
Кира молчит.
Из-под чёлки он видит только лакированные ботинки Мастера и немного идеально отутюженных брюк.
- Ты понимаешь, что тебя тут больше из жалости держат? Что ты нихера не можешь, работать с клиентами не умеешь, двигаешься чёрт-те-как? Тебе здесь плохо, Кира? Так скажи, никто ж не держит.
Голос Мастера можно принять за дружелюбный. Даже за сочувствующий.
- Ты не слушай те сопли, что Феликс разводит. Таких морд, как у тебя - десять на дюжину. Поймай кого-нибудь посмазливее, накрась, вот тебе Марсианская Лилия. У тебя ж нифига нету! Ни-фи-га! Тебе цепляться надо за каждого клиента, и пахать, пахать, пахать! Захотят, чтоб ботинки лизал, аристократично глядя из-под ресниц - лижи и гляди. Ты понимаешь меня?
Мастер вдруг багровеет, кричит, не сдерживаясь:
- Ты понимаешь?
- Он меня трогал, - говорит Кира почти беззвучно.
- Чего? - переспрашивает Мастер свистящим шёпотом.
Он его трогал. Толстяк с липкими пальцами, блестящий от пота, пахнущий виски и почему-то козлом. Кира помнит, как тот ухмылялся, и как скорчился, когда Кира врезал ему. Оно вышло само. И это было как содрать с раны корку: всегда жалеешь, но уже потом.
- Трогал?.. И правда, как посмел?.. - Мастер снова кричит, у Киры звенит в ушах: - Так катись отсюда, раз такой принц! В следующий раз придёт - ноги целовать будешь, понял?
Кира смотрит в пол.
Кире страшно и нехорошо, но не потому, что его могут выгнать отсюда, и тогда нечем будет платить за комнату и нечего есть. А потому, что внутри поднимается волна, звенящая и сладкая, и жуткая, и заполняющая, как перед обмороком, но другая - и ему кажется вдруг, что он мог бы снести с лица земли и Мастера, и весь бар, и весь город, если бы только захотел.
Чтобы только пыль кружилась в воздухе.
Кира мерно дышит, и волна серебристым пеплом оседает внутри.
"Не продержишься", - говорит Джокер в его голове, и теперь Кире нехорошо уже от того, что в его голове разговаривают другие люди.
Впрочем, когда мысли понемногу приходят в порядок, Кира задумывается о простой и важной вещи.
Что бы Мастер ни кричал в запале, но здесь никого не держат из жалости. Это не богадельня. Здесь остаются только те, кто приносит прибыль.
В другом Мастер прав: Кира плохо работает. Действительно плохо, без обиняков.
Тогда - почему?
Когда он в задумчивости делится этим с Джокером, потому что Джокер - всё равно что тумбочка, стены, парики и искусственные крылья на розовом меху, - Джокер округляет лиловый рот.
- Ты что, не в курсе, что ли? Ну даёшь...
- А? - спрашивает Кира из-под чёлки, уже и не морщась, когда саблезубая расчёска впивается ему в затылок.
- Мне почти совестно спрашивать, но что, Феликс про твои психические недуги не шутил? Кира, ты что-нибудь, кроме пола, вообще замечаешь? У нас тут какая-то важная пташка только на тебя смотреть и ходит. Вон, Хаши уже локти изгрыз, почти собрался тебя кислотой обливать... Старается, гнётся как гуттаперчевый, суставы гробит - а тут ты! Прости уж, но уровень твой...
- Знаю, - говорит Кира. - Про уровень знаю. Про пташек не знал.
Джокер за спиной набирает воздуха в рот, будто хочет что-то спросить - но так и не спрашивает.
На сцене Киру привычно слепит бледно-синий, с потолка привычно осыпаются блёстки, в животе и в голове - привычно пусто и хмельно.
Но теперь хуже, чем раньше. Теперь не получается представить себе что-угодно-кроме-бара. Невидимый - несуществующий? - взгляд цепко держит Киру; Кира старается не думать о нём, но помнит, что он здесь.
"Парням хуже, наверное", - сказала ему как-то доверительно Момо, ангел в балетках, которого он так неудачно попытался приободрить в первый вечер. - "Девчонкам как-то привычнее, что на них смотрят... ну, так. Ты понимаешь. Как на кусок мяса, или айфон, или пирожное. Хотя нет, айфон не то, он дороже..."
Он не помнил, что ей ответил, но с тех пор, как Кира пришёл сюда, он кое-что понял. Мужчины и женщины похожи. Для него самого грань стёрлась уже давно, оставаясь чем-то номинальным, неважным. Как светлые или тёмные волосы. Кто-то любит блондинистых, кто-то - чтоб пряди как смола, а кому-то всё равно, лишь бы ноги подлиннее и глаза повлажнее...
(Хотя, пожалуй, Кира безнадёжно льстил этому миру: многие ли здесь смотрят на глаза?)
Когда ему ткнули в лицо бумажкой с голубоватым оттиском "Приват", он не удивился: рано или поздно так должно было случиться.
- Кира, - сказал ему у сцены Мастер, спокойный и беззлобный, похожий на медведя с дредами. - Ты наш разговор помнишь, я думаю. Ещё один недовольный клиент - и... ладно, сам понимаешь. А конкретно этому ты всерьёз будешь ноги лизать и имперский марш насвистывать, если потребует. Понял меня?
Кира промолчал.
Страшнее всего было то, что он сам не знал, на что готов.
В комнате светились электрические свечи, закутанные в органзу. Кира вошёл в этот полумрак всё ещё полуослепшим, чувствуя, как позвоночник превратился в хоккейную клюшку: спину не согнуть, голову не поднять. Пахло приторными благовониями, такими же ненастоящими, как свечи, и Кира подумал, что умереть от удушья - не так уж плохо. А ещё - что никто не заметит. Он всё так же будет выходить танцевать, и Феликс так же будет костерить его за деревянность, и разницы нет, разве что грима понадобится больше...
- О, - сказали из полумрака. Голос был улыбающийся и как будто шерстяной. - Марсианская Лилия. Прости, я выпил почти всё шампанское... хотя нет, тут ещё есть чуток на донышке, будешь, м-м?
Кира качнул головой.
- Я думаю, я достаточно пьян.
Из полумрака засмеялись, тихо и скользяще. Кира попытался представить себе обладателя такого голоса и смеха, но представил лишь струящиеся серые ткани; шерсть и шёлк, и чуть-чуть пролитого яда.
- О, я так и думал. Не то, что вы пьёте на работе, конечно... а то, что ты окажешься честным.
Какая ему разница, честен Кира или нет?
Глаза привыкали к темноте, и из подсвеченного розовым тумана проступил силуэт, раскинувшийся на диване с бокалом в руке. Тонкий и весь какой-то гладкий, будто вылитый из металла.
- Присаживайся, - он указал бокалом на свои колени.
Кира сдвинулся с места, каждым позвонком чувствуя застрявшую внутри клюшку. Прогибайся, прогибайся, твердил Джокер в голове; кто не прогибается, тот не живёт... а как прогибаться, когда спина тебя не слушается?
Но Кира сел. Как надо было, как тому наверняка нравилось: обхватив коленями бёдра, покорно позволив положить руку себе на талию. Гость хмыкнул. От него пахло шампанским, но когда чужие пальцы поймали Киру за чёлку и заправили её за ухо, стало ясно, что он вовсе не пьян.
- Посмотри на меня, - мурлыкнул он, и Кира, близоруко щурясь, увидел прямо перед собой тёмные щели глаз. Гость был остроскулым, ещё хуже, чем сам Кира, и рот у него был как у лягушки, и смотрел он непонятно.
Нехорошо.
Киру замутило.
Прогибайся, прогибайся; ничего страшного он с тобой не сделает, по крайней мере, ничего, после чего нельзя выжить, через такое все проходят, это же просто тело, чёрт... Только не надо, пусть не поднимается опять эта волна, дикая и непонятная... в ушах звенит, давит на голову, чёрт, нет, не здесь...
Кира выдохнул, пытаясь удержать волну, любой ценой не дать ей прорваться, даже если она сломает ему рёбра. И задрожал, поняв, что не контролирует её. Впервые - совсем не контролирует.
А мигом позже осознал: волна идёт не изнутри, а снаружи.
Он так и застыл, не заметив, что вцепился в рубашку гостя, а самого его трясёт, как под током.
- Тш-ш, - зашелестел гость, улыбаясь. Его рука поглаживала Киру между лопаток, и от этого трясло только сильнее. - Да, я так и думал... Никто тебя не съест, не волнуйся. Скажи-ка мне лучше: кто ты такой?
Кира моргнул.
Им запрещалось называть клиентам свои настоящие имена. Кира знал - для их же безопасности.
- Марсианская Лилия.
Лягушачий рот расползся ещё шире.
- Мне давно было интересно: почему не венерианская? Марс же красный...
Потому, захотелось сказать Кире, что наш арт-директор такое слово не запомнит. Это уродливая табличка, которая не смотрелась бы смешно разве что на персонаже из махо-сёдзе, но кого это волнует. Это такая же часть Кириного глумливого образа, как синие стрелки, словно у Клеопатры, прозрачные жилетки и прочее. Тут не принято выбирать: носи, что дают.
Гость ласково держал его за подбородок, рассматривая сквозь прищур. И Кира как-то нечаянно рассказал всё это вслух, потому что казалось: терять нечего.
Это так принято - вести светские беседы перед тем, как... использовать по назначению? Ритуал какой-то, без которого секс не секс? Ведь время-то идёт...
Пусть бы всё быстрее кончилось. Терпеть проще, чем ждать.
Но гость никуда не спешил.
- Хорошо, - протянул он. - Носи что дают, это логично... А кто ты под всем этим? М-м?
Тёпая рука скользнула под жилетку, погладила живот, пробежалась по рёбрам.
- Кира Изуру, - сказал он бесцветно.
Гость склонил голову на бок, рассматривая его так, будто услышал не то, что ждал - но всё равно что-то забавное.
- Ты дрожишь, Кира Изуру... И сердце бьётся, как у зайца. Тебе холодно? Неуютно?
Издевается.
- Нет, - отрезал Кира. В ушах у него звенело всё сильнее, в голове стоял странный туман: он никогда не был в этом состоянии так долго. Перед глазами плыло. Чужие пальцы коснулись его соска, обвели вокруг, чуть сдавили, потянули за крошечное серебряное колечко. Ощущения были острыми, но не сказать чтобы неприятными. Пусть лучше трогает, чем задаёт вопросы.
- Сам прокалывал? Тебе такое нравится?
- Да.
- И врать ты не умеешь, Кира Изуру... Лучше и не ври. Каждый должен делать то, что у него получается. Вот никак я понять не могу: что ты здесь делаешь? С твоей-то... - Гость потянулся к самому уху, пощекотал горячим шёпотом: - С твоими-то глазами?
Кира чуть не задохнулся. Сердце плавало в тягучих волнах где-то в животе.
- Почему вам это интересно?
- А я вообще любопытный. По жизни... - Он всё ещё шептал, зарывшись Кире в волосы, и Кира подумал, что, наверное, нужно обнять его за шею. Это же будет правильно? Или нет?
- К тому же ты мне нравишься, Кира Изуру. Ты подходишь к этому бару, как... - он рассмеялся, Киру нечаянно прогнуло в спине, - как лилия к охапке искусственных цветов, прости за каламбур и неуместную поэтичность. - Почему ты здесь?
- Я думаю, всё дело в том, что я слабый человек.
Гость даже отстранился, расширив глаза. Кира на миг увидел, как в них отражаются розовые огоньки свечей.
- Будда, как мне повезло. Удивительно повезло... Мы обязательно поговорим об этом потом, Изуру. А сейчас поцелуй меня, потому что я чувствую, что время на исходе, и скоро тебя у меня вероломно отнимут...
Кира закаменел. Он был почти готов раздвигать ноги. Но не целоваться.
- Ну же?
Голову сжало невидимыми обручами. Захотелось делать что угодно: драться, защищаться... нельзя просто сидеть под таким давлением!.. Жёсткая рука легла ему на затылок, повлекла ближе, и Кира неловко ткнулся губами в угол его рта. Он успел уловить привкус шампанского, а потом гость лизнул горячим языком его губы и удовлетворённо сощурился.
Отпустил.
Кира дрожал. Хотелось облизаться, но он скорее вскрыл бы себе живот.
- Невероятно повезло, - промурлыкал гость.
Выйдя на негнущихся ногах, он едва не сполз по стене от облегчения.
Что это было?
Он всё сделал хорошо? Он всё сделал плохо?
Его оставят в покое? Его выпнут на улицу?
Как же болит голова...
Сунув голову под ледяную воду, Кира трясся над раковиной. У него почти стоял, и это было едва ли не страшнее и постыднее всего. От благовоний текло из носа, и сейчас казалось бы неплохо простудиться и умереть, но за все двадцать два года с Кирой ни разу не случалось такой удачи.
* * *
- Ну как? - взгляд у Хаши жадный. - Эй, Кира! Кирочка! Забудь всё, что Джокер тебе говорил, сейчас можно открыть рот! Ну как, как оно? Много требовал? Не издевался?
- Хаши, милый, не трогай ты его...
- А я и не трогаю, Момо, я интересуюсь! Мы семья или как? Слышь, Кирочка, если что, так у меня мазь заживляющая есть, ты обращайся...
- Хаши, отъебись от него, - зевая, советует Джокер.
Хаши отъёбывается.
Кира почему-то смутно чувствует, что нельзя рассказывать им правду. Гость приходил поговорить и поцеловаться. Кто-нибудь о таком слышал?
Как бы то ни было, Мастер ни слова ему не сказал.
Значит - всё в порядке?..
На выходных Кира стирает пыль в своей комнатушке, моет пол, поливает едва живую диффенбахию - осталась от прежних жильцов, теперь Кира чувствует за неё ответственность. Бросает грязные вещи в ванну, засыпает их порошком. Влезает наконец-то в старые пижамные штаны. И лежит на топчане, глядя в потолок, под которым кружится и ноет оса.
Спит и не спит.
Как диффенбахия.
Звонок будит его, и будит внезапно, потому что на домашний ему никто сроду не звонил.
- С... слушаю?
- Здоров. Это Мастер.
У Киры холодеют кончики пальцев.
- Тут такое дело... Приезжай, короче, в бар, потолкуем. Только нормальным приезжай, а не чучелом.
- Но у меня же выходной.
- Кира, - Мастер вздыхает, Мастер правда не понимает, за что ему досталось такое непонятливое дерьмо. - Я тебе человеческим языком объяснил? Через полтора часа жду. Чтоб никаких там мне.
Кира приезжает через час двадцать. Что такое для Мастера "нормальный", он не знает, потому приезжает в джинсах и рубашке, прости господи, ещё с выпускного. Но "толковать" с ним, оказывается, никто не собирался.
- Едешь с ними, - Мастер, весь собранный и подтянутый, даже дреды в хвост убравший, кивает на двоих незнакомых мужчин. Из-за двери испуганно, по-оленьи, выглядывает Момо; кто-то хватает её и утаскивает прочь.
- Куда?
- Там увидишь. Не смотри так, не в лес везут.
- То есть я вернусь?
- Это как договоритесь... - Мастер чешет нос, но тут же отдёргивает руку. - Хотя начерта тебе возвращаться, между нами... Тебя Ичимару Гин забирает.
Кира качает головой.
- Я не знаю, кто это такой.
Мастер смотрит на него... ну, в общем, как обычно:
- Три дня назад, твою мать! Три дня назад! Память куриная, что ли? А, да, ты ж только по ботинкам всех запоминаешь... Ребят, - это он уже к тем мужчинам, - кофе-закусить хотите? Нет? Ну тогда ладно, забирайте. Удачи там...
Он протягивает им ладонь.
Кира прячет руки в карманах.
Всю дорогу с ним не разговаривают, будто его тут нет, и это правильно и понятно. Кира смотрит в окно, но перед глазами только - обрывки из фильмов про войну. Вспышки, серые клочки ваты на небе, кровь на песке. Кира уснул бы там, на заднем сиденье, но боится провалиться в сон и не проснуться.
Он думает о смерти, о металле и огне. Больше думать не получается ни о чём.
Когда его встряхивают за плечо, он не выпадает из транса, зато начинает знакомо гудеть голова.
Ичимару Гин выходит к ним на улицу, весь домашний и улыбчивый, с лягушачьим ртом и неуловимым взглядом. "Неужели он седой?" - думает Кира отрешённо, а потом понимает, что нет, просто солнце выбелило Гина до серебра, как камень на забытом пляже.
Гин едва заметно кивает ему, и Кира закрывает глаза.
- Видишь ли, Изуру, - говорит Гин, - мне просто очень не хотелось, чтобы тебя трогали всякие... остальные. Тебе, я думаю, тоже?
* * *
В потолок здесь вмонтированы звёзды, и их можно включать и выключать, как захочется. Гин говорит, что он безнадёжно испорченный романтик. Звучит как издевательство, но Кира никак не поймёт, над кем.
Он лежит на пушистом ковре, стоя в котором можно утонуть по щиколотку - Гин сказал, это специальная комната для валяния на полу. Ворс покалывает щеку и плечо, но повернуться Кира не может. Гин гладит ему волосы. Пропускает чёлку сквозь пальцы, хмыкает, рассматривая светлые и ярко-синие пряди.
- Ох, готов поспорить, от такой красоты развивается косоглазие. Тебе самому так захотелось?
- Длину - да, - отвечает Кира, и на этот раз не врёт. Веки тяжелеют. В воздухе стоит тяжёлый туман от благовоний, на этот раз настоящих, то ли индийских, то ли персидских. Кира пару раз уже засыпал из-за них, и ему снилось такое, что лучше и не рассказывать.
Гин водит пальцем по его губам. Щекотно.
В первый вечер Гин заявил, что он, конечно, весьма нехороший человек, но насиловать никого не собирается. Это скучно и однообразно. Поэтому он до сих пор только гладит Киру по волосам и зовёт иногда в душ, помочь намылить спину. Или сам приходит к Кире в душ, садится и смотрит. Говорит про эстетическое удовольствие, но Кира подозревает в этом особый вид извращения. Каждый раз после этого у него мучительно ноет в паху.
- Почему я?
Звёзды на потолке мигают и медленно тают, в черноте разгораются другие.
- Как тебе сказать, - говорит Гин благодушно. - Я в тебе увидел много такого, о чём другие и мечтать не могут. Отчаяние вот, к примеру...
- Кто мечтает об отчаянии?
- Ты просто плохо понимаешь, что это. Такое отчаяние, как у тебя, - тянет Гин мечтательно, - уже в шаге от того, чтобы стать силой. Ты бы этот шаг сделал и сам, и намного быстрее... и разрушительнее... Но я решил, что хочу тебя себе.
- Я не понимаю.
- Да, пока - и вправду... Изуру, скажи мне, ты мог бы убить?
Кира молчит.
Он не хочет отвечать, но ответ уже приходит изнутри, и это не тот ответ, который понравился бы прежнему Кире.
Страшно то, что это уже почти не страшно.
- Оно и сейчас переплавляется, Изуру, просто ты не видишь. Помнится, тогда в баре я обошёлся с тобой чуть-чуть жестоко, но ты выдержал. И мне стало ясно, что я не ошибся...
- Мне кажется, ошиблись. Я правда слабый человек.
Гин смеётся.
- Нет, пожалуйста, дослушайте, - говорит Кира как в лихорадке. - Помните, вы меня спросили, кто я такой? Я не всё сказал...
- Это я знаю.
- Я сумасшедший, Ичимару-сан. Я вижу... всякое. Жуткое. И во сне, и не во сне. И я знал, что сойду с ума рано или поздно, совсем. И не только я, Джокер это знал...
Кира замолкает, весь сжавшись изнутри, но Гин снова смеётся и треплет его по волосам.
- Знаешь, Изуру, я буду задавать тебе этот вопрос снова и снова. Пока не ответишь правильно.
Ночью они всё-таки целуются. Кира вздрагивает, когда змеиный язык Гина обжигает ему рот; он словно пьёт кофе с мышьяком, разбавленный абсентом, и пьянеет всё безнадёжнее. Сам прижимается к Гину, сам садится к нему на колени, встрёпанный, без рубашки - жарко, жарко, жарко... В этих благовониях точно есть какая-то дурная трава, не иначе. Гин улыбается, валяет его по ковру, один раз даже подминает под себя, вдавливая в пол - Кира сдавленно охает и, вспомнить стыдно, сжимает его коленями... Потом они опрокидывают светильник, звенит стекло, свечка гаснет, вода течёт по ковру, Гин шутит про болота и ночные росы... Потом Кира понимает, что если не остановится, то либо сойдёт с ума, либо взмолится взять его наконец. И останавливается. Откатывается подальше и смотрит в звёздное небо.
Вода пропитывает ковёр у него под рукой. У потолка клубится дым. Если долго смотреть в него, можно увидеть кое-что...
... а можно и услышать.
- Ичимару-сан, что это за благовония?
- Мой любимый состав. А почему ты спрашиваешь, Изуру?
- Просто стало интересно.
Кира тонет в ковре, как в мягком сонном болоте. Из тумана приходят бледные очертания, смутно знакомые знаки; кажется, он слышит голос, который точно слышал раньше. И то, что голос говорит - почему-то важно.
- "Подними голову"... Откуда это, Ичимару-сан?
- О, - почему-то довольно откликается Гин. - У тебя это "Подними голову"? Забавно... Знаешь, со сколькими это ни курил, ни разу не слышал двух одинаковых повелений. Не спрашивай меня, что это; я не знаю, но мне нравится...
- А что слышите вы? - смелеет Кира.
Гин молчит в темноте, и Кира хочет нащупать улыбку на его лице, но он слишком гордый и слишком трусливый, чтобы это сделать.
Если Гин всё-таки не ошибся - это ненадолго.
Пейринг: Ичимару Гин/Кира Изуру
Жанр: романс, АУ
Рейтинг: PG
Саммари: заявка с Bleach Kink. «Гин/Кира. Жизнь довела, и Кира работает в стриптиз-баре на каких-нибудь крутых босcов. Гин — богатый клиент, который выкупает себе Киру. Очень желательно высокий рейтинг»
Дисклеймер: Bleach © Kubo Tite
Ссылка на оригинал: здесь
Примечения автора: Warning! Авторская интерпретация характеров, и без того покоцанных АУшкой. Вы предупреждены. Рейтинг весьма относительный.
читать дальшеСегодня привели новенькую. Явно ещё школьницу - личико бледное, полудетское, глаза невозможно огромные из-за наклеенных блёсток. В глазах - испуг. Прячет руки в карманах застиранных джинс, но оглядывается уже почти с любопытством.
Кире всё равно, почему бы и не приободрить человека.
- Не бойся, - говорит он монотонно, пока Джокер возится с его волосами. - Это как убивать: страшно только в первый раз.
Девочка хлопает глазищами и отступает к двери, Джокер за спиной заливается смехом.
- Кира как всегда! Котёныш, не слушай его. Вон на пуфик сядь, только парики сдвинь, я сейчас тобой займусь. Кира, ты, блин... захочешь рот раскрыть - возьми чего-нибудь и жуй!
Кира пожимает плечами. Жевать ему особо нечего. "Меньше выделываться перед клиентами надо", говорит мудрый Джокер, и Джокер, конечно, прав. Кто не прогибается, тот не ест... ай, больно. Садист Джокер, скрытый садист и гениальный парикмахер, мудрец и трансвестит, родная мать с саблезубыми расчёсками в руках... нет, вот сейчас точно целую прядь выдрал.
Девочка переминается с ноги на ногу - шестнадцатилетний ангел в драных балетках, Кира и думать не хочет, где её нашли.
- Не бойся, - повторяет он, игнорируя Джокера. - Пока ты в клубе, ты неприкосновенна. Запомни это, пожалуйста, и не стесняйся кричать охранникам, если что. Тебя никто не имеет права уводить в комнату, пока не заплатит по таксе. Бить тебя не имеют права в принципе. Охранники, кстати, тоже. Ты будешь на положении вещи, но вещь здесь имеет свои права...
Джокер бьёт его расчёской по голове.
- У-уйди, чудовище! Уйди куда-нибудь и молчи там! Котёныш, иди сюда, сейчас мы из тебя сделаем человека... Тебя как чесать сказали - под купидончика? под лолиту?
Киру всегда выпускают в бледно-синих прожекторах: арт-директор (да, он тут есть, хотя арт-директором Феликса явно называют за покрытую татуировкой-Джокондой грудь) решил, что только так Кире и надо. "Ломкий, как лёд!" - непонятно говорил он, причмокивая и делая пассы пальцами, пока Кира сидел на диване почти раздетый и думал, что безнадёжно простыл. "Скулы! Ключицы! Порезаться можно! Северная холодность и ангелоподобность!.. эй, ты, слышал? В амплуа врубаешься? Никакого блядства в глазах и откляченных задниц, играй аристократа! Увижу, что из образа выбился - выебу ножкой от стула. И оштрафую. Дерево деревом, так хоть сделаем вид, что это фишка, а не аутизм в последней степени..."
Поэтому - синие прожектора, синие стрелки на глазах, три синих пряди в чёлке. И музыка - холодная, космическая; когда Кире пришло в голову, что услышь он её в другом месте, мог бы и полюбить - в голове что-то перемкнуло. Будто из-за мутного стекла проглянул прежний Кира, тот, что никогда не был в этом месте. Но потом пришла пора выходить, и тот, другой, ушёл в глубину и больше не возвращался. Оно и к лучшему: без него легче.
На сцене хорошо одно: ты слепнешь.
Можно даже глаза закрыть, чтобы не слезились и чтобы вернее оторваться от реальности. Других за это штрафуют, Кире можно: вписывается в образ. Сцену - крошечный пятачок - он и без того знает на ощупь, босыми ногами, всем телом.
В зале свистят: можно представить, что это не тебе.
Что угодно можно представить.
Кира в последнее время разучился представлять что-то, кроме кадров из фильма про войну.
"Не продержишься ты здесь долго, Кира", - говорит ему Джокер, когда они остаются одни. Мудрый Джокер, садист Джокер, томная героиновая дива с татуировкой-пикой на щеке, красотка, годящаяся Кире в отцы. Джокер - дух этих стен, этого полуциркового безумия, масок и чулков в сеточку, всего того, что пахнет напомаженно и душно, и от чего слезятся глаза. Джокер работает здесь дольше, чем Кира живёт на свете, и уж ему-то надо верить.
"Не продержишься, запомни мои слова."
Кира молчит, опустив голову. В зелёном бокале у него тают кубики льда.
Это лучше, чем бордель, напоминает он себе. Лучше, чем подворотня, чем канава и рассыпанные в грязи шприцы. Здесь почти не бьют, не заставляют колоться, здесь даже платят деньги и следят за тем, чтобы тебя не покалечили.
А потом чужой голос из глубины говорит: какая разница, Изуру, грязь есть грязь.
Кира опускает голову ещё ниже, обнимает себя за плечи и старается не думать о фильмах про войну.
- Твою мать, - говорит Мастер почти спокойно. - Тебя в зоопарк сдать, что ли? В дом для умалишённых? Тебе куда больше хочется?
Кира молчит.
Из-под чёлки он видит только лакированные ботинки Мастера и немного идеально отутюженных брюк.
- Ты понимаешь, что тебя тут больше из жалости держат? Что ты нихера не можешь, работать с клиентами не умеешь, двигаешься чёрт-те-как? Тебе здесь плохо, Кира? Так скажи, никто ж не держит.
Голос Мастера можно принять за дружелюбный. Даже за сочувствующий.
- Ты не слушай те сопли, что Феликс разводит. Таких морд, как у тебя - десять на дюжину. Поймай кого-нибудь посмазливее, накрась, вот тебе Марсианская Лилия. У тебя ж нифига нету! Ни-фи-га! Тебе цепляться надо за каждого клиента, и пахать, пахать, пахать! Захотят, чтоб ботинки лизал, аристократично глядя из-под ресниц - лижи и гляди. Ты понимаешь меня?
Мастер вдруг багровеет, кричит, не сдерживаясь:
- Ты понимаешь?
- Он меня трогал, - говорит Кира почти беззвучно.
- Чего? - переспрашивает Мастер свистящим шёпотом.
Он его трогал. Толстяк с липкими пальцами, блестящий от пота, пахнущий виски и почему-то козлом. Кира помнит, как тот ухмылялся, и как скорчился, когда Кира врезал ему. Оно вышло само. И это было как содрать с раны корку: всегда жалеешь, но уже потом.
- Трогал?.. И правда, как посмел?.. - Мастер снова кричит, у Киры звенит в ушах: - Так катись отсюда, раз такой принц! В следующий раз придёт - ноги целовать будешь, понял?
Кира смотрит в пол.
Кире страшно и нехорошо, но не потому, что его могут выгнать отсюда, и тогда нечем будет платить за комнату и нечего есть. А потому, что внутри поднимается волна, звенящая и сладкая, и жуткая, и заполняющая, как перед обмороком, но другая - и ему кажется вдруг, что он мог бы снести с лица земли и Мастера, и весь бар, и весь город, если бы только захотел.
Чтобы только пыль кружилась в воздухе.
Кира мерно дышит, и волна серебристым пеплом оседает внутри.
"Не продержишься", - говорит Джокер в его голове, и теперь Кире нехорошо уже от того, что в его голове разговаривают другие люди.
Впрочем, когда мысли понемногу приходят в порядок, Кира задумывается о простой и важной вещи.
Что бы Мастер ни кричал в запале, но здесь никого не держат из жалости. Это не богадельня. Здесь остаются только те, кто приносит прибыль.
В другом Мастер прав: Кира плохо работает. Действительно плохо, без обиняков.
Тогда - почему?
Когда он в задумчивости делится этим с Джокером, потому что Джокер - всё равно что тумбочка, стены, парики и искусственные крылья на розовом меху, - Джокер округляет лиловый рот.
- Ты что, не в курсе, что ли? Ну даёшь...
- А? - спрашивает Кира из-под чёлки, уже и не морщась, когда саблезубая расчёска впивается ему в затылок.
- Мне почти совестно спрашивать, но что, Феликс про твои психические недуги не шутил? Кира, ты что-нибудь, кроме пола, вообще замечаешь? У нас тут какая-то важная пташка только на тебя смотреть и ходит. Вон, Хаши уже локти изгрыз, почти собрался тебя кислотой обливать... Старается, гнётся как гуттаперчевый, суставы гробит - а тут ты! Прости уж, но уровень твой...
- Знаю, - говорит Кира. - Про уровень знаю. Про пташек не знал.
Джокер за спиной набирает воздуха в рот, будто хочет что-то спросить - но так и не спрашивает.
На сцене Киру привычно слепит бледно-синий, с потолка привычно осыпаются блёстки, в животе и в голове - привычно пусто и хмельно.
Но теперь хуже, чем раньше. Теперь не получается представить себе что-угодно-кроме-бара. Невидимый - несуществующий? - взгляд цепко держит Киру; Кира старается не думать о нём, но помнит, что он здесь.
"Парням хуже, наверное", - сказала ему как-то доверительно Момо, ангел в балетках, которого он так неудачно попытался приободрить в первый вечер. - "Девчонкам как-то привычнее, что на них смотрят... ну, так. Ты понимаешь. Как на кусок мяса, или айфон, или пирожное. Хотя нет, айфон не то, он дороже..."
Он не помнил, что ей ответил, но с тех пор, как Кира пришёл сюда, он кое-что понял. Мужчины и женщины похожи. Для него самого грань стёрлась уже давно, оставаясь чем-то номинальным, неважным. Как светлые или тёмные волосы. Кто-то любит блондинистых, кто-то - чтоб пряди как смола, а кому-то всё равно, лишь бы ноги подлиннее и глаза повлажнее...
(Хотя, пожалуй, Кира безнадёжно льстил этому миру: многие ли здесь смотрят на глаза?)
Когда ему ткнули в лицо бумажкой с голубоватым оттиском "Приват", он не удивился: рано или поздно так должно было случиться.
- Кира, - сказал ему у сцены Мастер, спокойный и беззлобный, похожий на медведя с дредами. - Ты наш разговор помнишь, я думаю. Ещё один недовольный клиент - и... ладно, сам понимаешь. А конкретно этому ты всерьёз будешь ноги лизать и имперский марш насвистывать, если потребует. Понял меня?
Кира промолчал.
Страшнее всего было то, что он сам не знал, на что готов.
В комнате светились электрические свечи, закутанные в органзу. Кира вошёл в этот полумрак всё ещё полуослепшим, чувствуя, как позвоночник превратился в хоккейную клюшку: спину не согнуть, голову не поднять. Пахло приторными благовониями, такими же ненастоящими, как свечи, и Кира подумал, что умереть от удушья - не так уж плохо. А ещё - что никто не заметит. Он всё так же будет выходить танцевать, и Феликс так же будет костерить его за деревянность, и разницы нет, разве что грима понадобится больше...
- О, - сказали из полумрака. Голос был улыбающийся и как будто шерстяной. - Марсианская Лилия. Прости, я выпил почти всё шампанское... хотя нет, тут ещё есть чуток на донышке, будешь, м-м?
Кира качнул головой.
- Я думаю, я достаточно пьян.
Из полумрака засмеялись, тихо и скользяще. Кира попытался представить себе обладателя такого голоса и смеха, но представил лишь струящиеся серые ткани; шерсть и шёлк, и чуть-чуть пролитого яда.
- О, я так и думал. Не то, что вы пьёте на работе, конечно... а то, что ты окажешься честным.
Какая ему разница, честен Кира или нет?
Глаза привыкали к темноте, и из подсвеченного розовым тумана проступил силуэт, раскинувшийся на диване с бокалом в руке. Тонкий и весь какой-то гладкий, будто вылитый из металла.
- Присаживайся, - он указал бокалом на свои колени.
Кира сдвинулся с места, каждым позвонком чувствуя застрявшую внутри клюшку. Прогибайся, прогибайся, твердил Джокер в голове; кто не прогибается, тот не живёт... а как прогибаться, когда спина тебя не слушается?
Но Кира сел. Как надо было, как тому наверняка нравилось: обхватив коленями бёдра, покорно позволив положить руку себе на талию. Гость хмыкнул. От него пахло шампанским, но когда чужие пальцы поймали Киру за чёлку и заправили её за ухо, стало ясно, что он вовсе не пьян.
- Посмотри на меня, - мурлыкнул он, и Кира, близоруко щурясь, увидел прямо перед собой тёмные щели глаз. Гость был остроскулым, ещё хуже, чем сам Кира, и рот у него был как у лягушки, и смотрел он непонятно.
Нехорошо.
Киру замутило.
Прогибайся, прогибайся; ничего страшного он с тобой не сделает, по крайней мере, ничего, после чего нельзя выжить, через такое все проходят, это же просто тело, чёрт... Только не надо, пусть не поднимается опять эта волна, дикая и непонятная... в ушах звенит, давит на голову, чёрт, нет, не здесь...
Кира выдохнул, пытаясь удержать волну, любой ценой не дать ей прорваться, даже если она сломает ему рёбра. И задрожал, поняв, что не контролирует её. Впервые - совсем не контролирует.
А мигом позже осознал: волна идёт не изнутри, а снаружи.
Он так и застыл, не заметив, что вцепился в рубашку гостя, а самого его трясёт, как под током.
- Тш-ш, - зашелестел гость, улыбаясь. Его рука поглаживала Киру между лопаток, и от этого трясло только сильнее. - Да, я так и думал... Никто тебя не съест, не волнуйся. Скажи-ка мне лучше: кто ты такой?
Кира моргнул.
Им запрещалось называть клиентам свои настоящие имена. Кира знал - для их же безопасности.
- Марсианская Лилия.
Лягушачий рот расползся ещё шире.
- Мне давно было интересно: почему не венерианская? Марс же красный...
Потому, захотелось сказать Кире, что наш арт-директор такое слово не запомнит. Это уродливая табличка, которая не смотрелась бы смешно разве что на персонаже из махо-сёдзе, но кого это волнует. Это такая же часть Кириного глумливого образа, как синие стрелки, словно у Клеопатры, прозрачные жилетки и прочее. Тут не принято выбирать: носи, что дают.
Гость ласково держал его за подбородок, рассматривая сквозь прищур. И Кира как-то нечаянно рассказал всё это вслух, потому что казалось: терять нечего.
Это так принято - вести светские беседы перед тем, как... использовать по назначению? Ритуал какой-то, без которого секс не секс? Ведь время-то идёт...
Пусть бы всё быстрее кончилось. Терпеть проще, чем ждать.
Но гость никуда не спешил.
- Хорошо, - протянул он. - Носи что дают, это логично... А кто ты под всем этим? М-м?
Тёпая рука скользнула под жилетку, погладила живот, пробежалась по рёбрам.
- Кира Изуру, - сказал он бесцветно.
Гость склонил голову на бок, рассматривая его так, будто услышал не то, что ждал - но всё равно что-то забавное.
- Ты дрожишь, Кира Изуру... И сердце бьётся, как у зайца. Тебе холодно? Неуютно?
Издевается.
- Нет, - отрезал Кира. В ушах у него звенело всё сильнее, в голове стоял странный туман: он никогда не был в этом состоянии так долго. Перед глазами плыло. Чужие пальцы коснулись его соска, обвели вокруг, чуть сдавили, потянули за крошечное серебряное колечко. Ощущения были острыми, но не сказать чтобы неприятными. Пусть лучше трогает, чем задаёт вопросы.
- Сам прокалывал? Тебе такое нравится?
- Да.
- И врать ты не умеешь, Кира Изуру... Лучше и не ври. Каждый должен делать то, что у него получается. Вот никак я понять не могу: что ты здесь делаешь? С твоей-то... - Гость потянулся к самому уху, пощекотал горячим шёпотом: - С твоими-то глазами?
Кира чуть не задохнулся. Сердце плавало в тягучих волнах где-то в животе.
- Почему вам это интересно?
- А я вообще любопытный. По жизни... - Он всё ещё шептал, зарывшись Кире в волосы, и Кира подумал, что, наверное, нужно обнять его за шею. Это же будет правильно? Или нет?
- К тому же ты мне нравишься, Кира Изуру. Ты подходишь к этому бару, как... - он рассмеялся, Киру нечаянно прогнуло в спине, - как лилия к охапке искусственных цветов, прости за каламбур и неуместную поэтичность. - Почему ты здесь?
- Я думаю, всё дело в том, что я слабый человек.
Гость даже отстранился, расширив глаза. Кира на миг увидел, как в них отражаются розовые огоньки свечей.
- Будда, как мне повезло. Удивительно повезло... Мы обязательно поговорим об этом потом, Изуру. А сейчас поцелуй меня, потому что я чувствую, что время на исходе, и скоро тебя у меня вероломно отнимут...
Кира закаменел. Он был почти готов раздвигать ноги. Но не целоваться.
- Ну же?
Голову сжало невидимыми обручами. Захотелось делать что угодно: драться, защищаться... нельзя просто сидеть под таким давлением!.. Жёсткая рука легла ему на затылок, повлекла ближе, и Кира неловко ткнулся губами в угол его рта. Он успел уловить привкус шампанского, а потом гость лизнул горячим языком его губы и удовлетворённо сощурился.
Отпустил.
Кира дрожал. Хотелось облизаться, но он скорее вскрыл бы себе живот.
- Невероятно повезло, - промурлыкал гость.
Выйдя на негнущихся ногах, он едва не сполз по стене от облегчения.
Что это было?
Он всё сделал хорошо? Он всё сделал плохо?
Его оставят в покое? Его выпнут на улицу?
Как же болит голова...
Сунув голову под ледяную воду, Кира трясся над раковиной. У него почти стоял, и это было едва ли не страшнее и постыднее всего. От благовоний текло из носа, и сейчас казалось бы неплохо простудиться и умереть, но за все двадцать два года с Кирой ни разу не случалось такой удачи.
* * *
- Ну как? - взгляд у Хаши жадный. - Эй, Кира! Кирочка! Забудь всё, что Джокер тебе говорил, сейчас можно открыть рот! Ну как, как оно? Много требовал? Не издевался?
- Хаши, милый, не трогай ты его...
- А я и не трогаю, Момо, я интересуюсь! Мы семья или как? Слышь, Кирочка, если что, так у меня мазь заживляющая есть, ты обращайся...
- Хаши, отъебись от него, - зевая, советует Джокер.
Хаши отъёбывается.
Кира почему-то смутно чувствует, что нельзя рассказывать им правду. Гость приходил поговорить и поцеловаться. Кто-нибудь о таком слышал?
Как бы то ни было, Мастер ни слова ему не сказал.
Значит - всё в порядке?..
На выходных Кира стирает пыль в своей комнатушке, моет пол, поливает едва живую диффенбахию - осталась от прежних жильцов, теперь Кира чувствует за неё ответственность. Бросает грязные вещи в ванну, засыпает их порошком. Влезает наконец-то в старые пижамные штаны. И лежит на топчане, глядя в потолок, под которым кружится и ноет оса.
Спит и не спит.
Как диффенбахия.
Звонок будит его, и будит внезапно, потому что на домашний ему никто сроду не звонил.
- С... слушаю?
- Здоров. Это Мастер.
У Киры холодеют кончики пальцев.
- Тут такое дело... Приезжай, короче, в бар, потолкуем. Только нормальным приезжай, а не чучелом.
- Но у меня же выходной.
- Кира, - Мастер вздыхает, Мастер правда не понимает, за что ему досталось такое непонятливое дерьмо. - Я тебе человеческим языком объяснил? Через полтора часа жду. Чтоб никаких там мне.
Кира приезжает через час двадцать. Что такое для Мастера "нормальный", он не знает, потому приезжает в джинсах и рубашке, прости господи, ещё с выпускного. Но "толковать" с ним, оказывается, никто не собирался.
- Едешь с ними, - Мастер, весь собранный и подтянутый, даже дреды в хвост убравший, кивает на двоих незнакомых мужчин. Из-за двери испуганно, по-оленьи, выглядывает Момо; кто-то хватает её и утаскивает прочь.
- Куда?
- Там увидишь. Не смотри так, не в лес везут.
- То есть я вернусь?
- Это как договоритесь... - Мастер чешет нос, но тут же отдёргивает руку. - Хотя начерта тебе возвращаться, между нами... Тебя Ичимару Гин забирает.
Кира качает головой.
- Я не знаю, кто это такой.
Мастер смотрит на него... ну, в общем, как обычно:
- Три дня назад, твою мать! Три дня назад! Память куриная, что ли? А, да, ты ж только по ботинкам всех запоминаешь... Ребят, - это он уже к тем мужчинам, - кофе-закусить хотите? Нет? Ну тогда ладно, забирайте. Удачи там...
Он протягивает им ладонь.
Кира прячет руки в карманах.
Всю дорогу с ним не разговаривают, будто его тут нет, и это правильно и понятно. Кира смотрит в окно, но перед глазами только - обрывки из фильмов про войну. Вспышки, серые клочки ваты на небе, кровь на песке. Кира уснул бы там, на заднем сиденье, но боится провалиться в сон и не проснуться.
Он думает о смерти, о металле и огне. Больше думать не получается ни о чём.
Когда его встряхивают за плечо, он не выпадает из транса, зато начинает знакомо гудеть голова.
Ичимару Гин выходит к ним на улицу, весь домашний и улыбчивый, с лягушачьим ртом и неуловимым взглядом. "Неужели он седой?" - думает Кира отрешённо, а потом понимает, что нет, просто солнце выбелило Гина до серебра, как камень на забытом пляже.
Гин едва заметно кивает ему, и Кира закрывает глаза.
- Видишь ли, Изуру, - говорит Гин, - мне просто очень не хотелось, чтобы тебя трогали всякие... остальные. Тебе, я думаю, тоже?
* * *
В потолок здесь вмонтированы звёзды, и их можно включать и выключать, как захочется. Гин говорит, что он безнадёжно испорченный романтик. Звучит как издевательство, но Кира никак не поймёт, над кем.
Он лежит на пушистом ковре, стоя в котором можно утонуть по щиколотку - Гин сказал, это специальная комната для валяния на полу. Ворс покалывает щеку и плечо, но повернуться Кира не может. Гин гладит ему волосы. Пропускает чёлку сквозь пальцы, хмыкает, рассматривая светлые и ярко-синие пряди.
- Ох, готов поспорить, от такой красоты развивается косоглазие. Тебе самому так захотелось?
- Длину - да, - отвечает Кира, и на этот раз не врёт. Веки тяжелеют. В воздухе стоит тяжёлый туман от благовоний, на этот раз настоящих, то ли индийских, то ли персидских. Кира пару раз уже засыпал из-за них, и ему снилось такое, что лучше и не рассказывать.
Гин водит пальцем по его губам. Щекотно.
В первый вечер Гин заявил, что он, конечно, весьма нехороший человек, но насиловать никого не собирается. Это скучно и однообразно. Поэтому он до сих пор только гладит Киру по волосам и зовёт иногда в душ, помочь намылить спину. Или сам приходит к Кире в душ, садится и смотрит. Говорит про эстетическое удовольствие, но Кира подозревает в этом особый вид извращения. Каждый раз после этого у него мучительно ноет в паху.
- Почему я?
Звёзды на потолке мигают и медленно тают, в черноте разгораются другие.
- Как тебе сказать, - говорит Гин благодушно. - Я в тебе увидел много такого, о чём другие и мечтать не могут. Отчаяние вот, к примеру...
- Кто мечтает об отчаянии?
- Ты просто плохо понимаешь, что это. Такое отчаяние, как у тебя, - тянет Гин мечтательно, - уже в шаге от того, чтобы стать силой. Ты бы этот шаг сделал и сам, и намного быстрее... и разрушительнее... Но я решил, что хочу тебя себе.
- Я не понимаю.
- Да, пока - и вправду... Изуру, скажи мне, ты мог бы убить?
Кира молчит.
Он не хочет отвечать, но ответ уже приходит изнутри, и это не тот ответ, который понравился бы прежнему Кире.
Страшно то, что это уже почти не страшно.
- Оно и сейчас переплавляется, Изуру, просто ты не видишь. Помнится, тогда в баре я обошёлся с тобой чуть-чуть жестоко, но ты выдержал. И мне стало ясно, что я не ошибся...
- Мне кажется, ошиблись. Я правда слабый человек.
Гин смеётся.
- Нет, пожалуйста, дослушайте, - говорит Кира как в лихорадке. - Помните, вы меня спросили, кто я такой? Я не всё сказал...
- Это я знаю.
- Я сумасшедший, Ичимару-сан. Я вижу... всякое. Жуткое. И во сне, и не во сне. И я знал, что сойду с ума рано или поздно, совсем. И не только я, Джокер это знал...
Кира замолкает, весь сжавшись изнутри, но Гин снова смеётся и треплет его по волосам.
- Знаешь, Изуру, я буду задавать тебе этот вопрос снова и снова. Пока не ответишь правильно.
Ночью они всё-таки целуются. Кира вздрагивает, когда змеиный язык Гина обжигает ему рот; он словно пьёт кофе с мышьяком, разбавленный абсентом, и пьянеет всё безнадёжнее. Сам прижимается к Гину, сам садится к нему на колени, встрёпанный, без рубашки - жарко, жарко, жарко... В этих благовониях точно есть какая-то дурная трава, не иначе. Гин улыбается, валяет его по ковру, один раз даже подминает под себя, вдавливая в пол - Кира сдавленно охает и, вспомнить стыдно, сжимает его коленями... Потом они опрокидывают светильник, звенит стекло, свечка гаснет, вода течёт по ковру, Гин шутит про болота и ночные росы... Потом Кира понимает, что если не остановится, то либо сойдёт с ума, либо взмолится взять его наконец. И останавливается. Откатывается подальше и смотрит в звёздное небо.
Вода пропитывает ковёр у него под рукой. У потолка клубится дым. Если долго смотреть в него, можно увидеть кое-что...
... а можно и услышать.
- Ичимару-сан, что это за благовония?
- Мой любимый состав. А почему ты спрашиваешь, Изуру?
- Просто стало интересно.
Кира тонет в ковре, как в мягком сонном болоте. Из тумана приходят бледные очертания, смутно знакомые знаки; кажется, он слышит голос, который точно слышал раньше. И то, что голос говорит - почему-то важно.
- "Подними голову"... Откуда это, Ичимару-сан?
- О, - почему-то довольно откликается Гин. - У тебя это "Подними голову"? Забавно... Знаешь, со сколькими это ни курил, ни разу не слышал двух одинаковых повелений. Не спрашивай меня, что это; я не знаю, но мне нравится...
- А что слышите вы? - смелеет Кира.
Гин молчит в темноте, и Кира хочет нащупать улыбку на его лице, но он слишком гордый и слишком трусливый, чтобы это сделать.
Если Гин всё-таки не ошибся - это ненадолго.
@темы: Ичимару Гин, Bleach © Kubo Tite, Гениальное, Кира Изуру, Любимые мальчики, Гин & Изуру, Фанфики, Bleach
-
-
02.09.2012 в 09:50-
-
02.09.2012 в 11:18-
-
02.09.2012 в 11:22Хотя погода вчера была покрасивее, чем сегодня - солнышко, все-таки. Ну, мы уже вечером вокруг дома погуляли, и все.
А сейчас я, пожалуй, поеду на Курскую купить себе джинсы. Хотела пораньше - а то днем там такие толпы - но с дуру с утра залезла в интернет и как всегда уже час тут сижу
-
-
02.09.2012 в 11:55-
-
02.09.2012 в 12:04и для дубленки, блин!!!
-
-
02.09.2012 в 12:13-
-
02.09.2012 в 15:56-
-
02.09.2012 в 16:11-
-
02.09.2012 в 16:58-
-
02.09.2012 в 17:50-
-
02.09.2012 в 20:37-
-
02.09.2012 в 20:38-
-
02.09.2012 в 20:42-
-
02.09.2012 в 20:43-
-
02.09.2012 в 20:50-
-
02.09.2012 в 21:41-
-
02.09.2012 в 21:47