превью
Bleach © Kubo Tite, art © Ner-Tamin, иллюстрация к фику
URL записи
ФанфикФанфик:
Пишет Гость:
22.04.2010 в 14:23
Автор надеется, что понял всё правильно, и заказчик действительно хотел АУ.
Автор просит прощения, но секса не вышло ну не силой же их было заставлять...
Он выглядит немногим старше Изуру - лишь лёгкие морщинки вокруг глаз выдают его настоящий возраст. Но их почти не видно, если не присматриваться.
Изуру - присматривается.
Смотреть преподавателю в рот всегда считалось хорошим тоном, и ему ничего не грозит. Разве что пара мимолётных, насмешливых взглядов с кафедры - дескать, глаза не сломайте, студент...
А Кира - Кира заворожён.
Между нами говоря, его всегда завораживала гениальность. Это как смотреть на сгорающие в пламени свечи пылинки. Это как увидеть в снимках космических туманностей структуру человеческой клетки. Это то, что только на мгновение. Это то, что больше никто никогда не сможет повторить.
Он не знает, из чего сделан Ичимару. Он не уверен, что когда-нибудь это поймёт.
Потому что Ичимару - смеётся, щурится, чертит на доске схемы голубым мелом, пачкая в нём рукава, чихает, роняет мел, спотыкается о ступеньки на кафедре, и к концу лекции убедительно доказывает всей аудитории, что они - тараканы.
- Итак, представим для наглядности, что я таракан, распластанный на стенке стеклянного стакана... Ладно, можно не стеклянного, но пусть для наглядности будет стеклянного. - Он быстро-быстро чертит что-то кривое, смутно напоминающее по форме усечённый конус. Кира аккуратно перерисовывает фигуру в тетрадь и подписывает: "Стакан". Подумав, добавляет снизу маленькими буковками "Стеклянный".
- И вот я-таракан бегу по стенке этого стакана... Дорогие мои тараканы, вот вам вопрос. Могу ли я, не отрывая лапок от стекла, проползти по нему так, чтобы в итоге оказаться на прежнем месте?
- Можете, - нестройно отвечает аудитория.
Изуру трёт виски и жмурит уставшие глаза. Перед ним встаёт Ичимару, лукаво шевелящий тараканьими усами.
- Какая чудесная аудитория! Прекрасная аудитория, умнейшая из всех, что я видел, - тянет он. - Хорошо, вот вопрос сложнее, раз вы такие умные. Могу ли я не суметь проползти и вернуться на исконное место? Есть ли путь, по которому я не пройду?
Изуру тянет руку, как привык, как учили в школе, но с задних парт уже кричат ответ - без всяких поднятых рук.
- Нет такого пути.
Ичимару жмурится от удовольствия и вытирает испачканные мелом руки прямо о джинсы. Несолидно преподавателю в джинсах ходить, думает Кира, и внутри что-то сладко сжимается. Несолидно. Неправильно. А вот плевать Гин на это хотел.
- Кто это сказал? Поднимитесь, я хочу видеть этот светоч разума, эту будущую надежду нашей науки...
Аудитория заинтересованно притихает, готовая захихикать. За спиной у Киры кто-то встаёт, с шумом отодвигая стул - он не видит, кто именно. Он смотрит на бледно-голубые, меловые руки Ичимару. Тонкие, сильные, цепкие руки.
- Итак, посмотрите на этого юношу! Он выдал нам совершенно правильный ответ. Признаться, я даже поражён его эрудицией и хваткой... Очевидно, он сумел полностью перенести своё сознание в маленькое чёрное тельце нашего с вами абстрактного таракана, и с помощью этого трансцендентного опыта получить ответ. Видите ли, дорогие мои тара... студенты. Стакан, - пусть даже такое кривой и такой стеклянный, как наш, - является замкнутой, закрытой фигурой, и пусть вас не обманывает его кажущаяся открытость миру... Точно такой же закрытой фигурой является бублик... подождите, я его сейчас нарисую...
Гин хватает со стола мел, на сей раз бледно-жёлтый, и вдохновенно рисует бублик.
Кира зарисовывает за ним "замкнутую фигуру", стараясь не смотреть на быстрые, ловкие движения кисти Ичимару.
Пара закончилась уже семь минут назад, но никто не станет с места раньше, чем Гин дорисует бублик и отпустит их.
* * *
- Изуру, Изуру... вам повезло быть старостой такой замечательной группы, - улыбается Гин, неторопливо заполняя журнал посещений. Он никогда не делает этого вовремя, но Кира не в обиде - таким, как Гин, можно.
Таким, как Гин, можно всё.
Он стоит у стола, скрестив руки на груди, и ждёт. За окном чирикают воробьи. Апрель, думает Кира.
- Да, я тоже так думаю. Хотя, признаться, они не слишком организованны...
- Организованность - это не главное, в студенте, друг мой Изуру! Знаете ли, смелость в студенте быть должна. Здоровая, правильная нахальность. А то повыпускают из школы сплошные пеньки с глазами... нет-нет, ни в коем случае на свой счёт не принимайте, это я так, к слову. Сидят, понимаете, такие пеньки, моргают, слова без разрешения вымолвить не могут. Дисциплина! А чтобы учёным быть, нужна не дисциплина, знаете ли. Чтобы делать открытия, нужна наглость немалая...
Кира улыбается уголками губ. Ему и смешно, и больно, и тепло. И хочется поцеловать серебряную макушку Гина, склонившегося над журналом. Прижаться щекой к плечу. Забери меня к себе, сделай меня таким, как тебе надо, сделай меня правильным... Научи меня быть талантливым.
Научи меня быть смелым.
- Вы уж не обижайтесь, Кира, но сразу видно, что в школе вы были хорошим учеником. Там они вас муштровали-муштровали, оценки отличные ставили... удавку вот эту, - Гин вдруг легонько дёргает его за галстук, - носить научили... А мне обидно за вас, друг мой Кира. Глаза у вас умные, а на шее - удавка.
- Это не в школе, - тихо смеётся Изуру, так тихо, что сам себя не слышит. - Это я сам.
- Сам? Боги, что же они с вами там сделали, раз вы сами по доброй воле в петлю лезете? - смех Гина прозрачный и безумный немного, и у Киры мурашки по коже, и он не знает, что сказать.
Потому что он действительно лезет в петлю, и понимает это.
Если ещё не залез.
Свяжи мне руки, забери меня с собой...
Дома он долго рассматривает бледно-голубой след на синей ткани галстука.
Он бы его выкинул, но именно из-за этих следов - жалко. Кира просто снимает его и прицепляет на настольную лампу - пускай остаётся на память.
На другой день он придёт в аудиторию в джинсах и в простой светлой футболке. Пара человек захлопает в ладоши, несколько девушек спросят, не влюбился ли он, а Ичимару Гин не скажет ничего - он просто по обыкновению хитро покосится сверху вниз и подмигнёт. Хотя, может быть, это Кире только покажется.
* * *
Ичимару Гину можно всё.
Опаздывать на лекции на полчаса, путать аудитории, приходить встрёпанным и полусумасшедшим. Развлекаться так, как он только пожелает.
"Есть ли такой путь, которым я не могу пройти?"
Нет, нет и не будет.
У Киры Изуру умные глаза, невидимая петля на шее и идеальный почерк.
Кира не знает, чего хочет сильнее - быть таким, как он, или служить ему.
Он догадывается, что первый вариант для него вряд ли исполним. Из другого картона он склеен, другими путями ходит.
Он не таракан в стакане, он таракан на ленте Мебиуса. Сколько ни беги, ничего не изменится, так и будет шуршать под усталыми лапками бумажная бесконечность - пока кто-нибудь не разорвёт склееную восьмёркой ленту.
- Скажите, почему у вас волосы такие белые?
- Друг мой Изуру, ты не представляешь, какая это нервная работа - быть смелым...
Это же не седина, думает Кира. Это не может быть седина. Ичимару Гину вряд ли больше тридцати.
Он хочет узнать, такие ли они мягкие на ощупь, как кажется.
Эта макушка склоняется перед ним каждую неделю.
Кира страшно, до закушенных губ, до покалывания в кончиках пальцев желает - посметь.
Лента Мебиуса всего лишь лента, к тому же кривая и из бумаги.
Но он не смеет, не смеет, не смеет. И каждый раз, возвращая ему журнал посещений, Ичимару смотрит на него пристально-пристально, закусывая усмешку в уголках губ.
* * *
Изуру решает прогулять.
Впервые за весь учебный год.
Кажется, с сентября по апрель у него было всего три... нет, четыре пропущенных дня - слёг в феврале с ангиной, но наелся таблеток и вскоре заявился в аудиторию сонный и смурной, с температурой и горящими щеками. Сердобольная однокурсница таскала ему на перерывах кофе из автомата, а он даже не мог его пить - страшно першило в горле.
Кира глядит на плывущие по небу пухлые белые облака и думает, что это прекрасный день для того, чтобы пройтись по городу. Половить курткой неуклюжих апрельских бабочек. Набрать целую горсть клейких зелёных почек, растереть их в ладонях и дышать горьким запахом весны. Проехаться зайцем в автобусе, рассматривая посвежевшие после зимы, повеселевшие улицы.
Кажется, слишком много времени прошло с того момента, когда он был ребёнком. Изуру совсем забыл, что это такое. И как это делается - тоже забыл. Бабочки улетают от него в небо. Изуру щурится от солнца и улыбается - почти как Гин.
Апрель дурманит его, поит пряным воздухом, травит запахами первой зелени.
Для того, чтобы быть счастливым, иногда надо быть по-настоящему больным, - кажется, именно так Ичимару сказал однажды. Изуру очень, очень хочет быть счастливым.
Возвращаясь домой, он сталкивается с Гином нос к носу. Человек-и-таракан стоит на автобусной остановке, насвистывая какую-то песенку и не обращая внимания на то, как косятся на него прохожие. Ветер шевелит пряди его волос.
Ещё немного, и я уверую в карму и стану буддистом, думает Кира. Или это не буддисты в карму верят?
- О, кого я вижу! Вы предпочли встречу с солнышком встрече со мной, мой друг? Признаться, я скучал без вас. Было так печально всю лекцию искать вас глазами на прежнем месте, и не находить... Вы заставляете меня ревновать вас к солнышку, Изуру.
Гин смеётся. Кира неловко бормочет невнятное про срочные дела в городе и шустро прячется в первый же подошедший автобус, несмотря на то, что он идёт не в его район.
На следующее утро он просыпается совсем больной, но почему-то всё ещё не счастливый.
URL комментарияАвтор просит прощения, но секса не вышло ну не силой же их было заставлять...
Он выглядит немногим старше Изуру - лишь лёгкие морщинки вокруг глаз выдают его настоящий возраст. Но их почти не видно, если не присматриваться.
Изуру - присматривается.
Смотреть преподавателю в рот всегда считалось хорошим тоном, и ему ничего не грозит. Разве что пара мимолётных, насмешливых взглядов с кафедры - дескать, глаза не сломайте, студент...
А Кира - Кира заворожён.
Между нами говоря, его всегда завораживала гениальность. Это как смотреть на сгорающие в пламени свечи пылинки. Это как увидеть в снимках космических туманностей структуру человеческой клетки. Это то, что только на мгновение. Это то, что больше никто никогда не сможет повторить.
Он не знает, из чего сделан Ичимару. Он не уверен, что когда-нибудь это поймёт.
Потому что Ичимару - смеётся, щурится, чертит на доске схемы голубым мелом, пачкая в нём рукава, чихает, роняет мел, спотыкается о ступеньки на кафедре, и к концу лекции убедительно доказывает всей аудитории, что они - тараканы.
- Итак, представим для наглядности, что я таракан, распластанный на стенке стеклянного стакана... Ладно, можно не стеклянного, но пусть для наглядности будет стеклянного. - Он быстро-быстро чертит что-то кривое, смутно напоминающее по форме усечённый конус. Кира аккуратно перерисовывает фигуру в тетрадь и подписывает: "Стакан". Подумав, добавляет снизу маленькими буковками "Стеклянный".
- И вот я-таракан бегу по стенке этого стакана... Дорогие мои тараканы, вот вам вопрос. Могу ли я, не отрывая лапок от стекла, проползти по нему так, чтобы в итоге оказаться на прежнем месте?
- Можете, - нестройно отвечает аудитория.
Изуру трёт виски и жмурит уставшие глаза. Перед ним встаёт Ичимару, лукаво шевелящий тараканьими усами.
- Какая чудесная аудитория! Прекрасная аудитория, умнейшая из всех, что я видел, - тянет он. - Хорошо, вот вопрос сложнее, раз вы такие умные. Могу ли я не суметь проползти и вернуться на исконное место? Есть ли путь, по которому я не пройду?
Изуру тянет руку, как привык, как учили в школе, но с задних парт уже кричат ответ - без всяких поднятых рук.
- Нет такого пути.
Ичимару жмурится от удовольствия и вытирает испачканные мелом руки прямо о джинсы. Несолидно преподавателю в джинсах ходить, думает Кира, и внутри что-то сладко сжимается. Несолидно. Неправильно. А вот плевать Гин на это хотел.
- Кто это сказал? Поднимитесь, я хочу видеть этот светоч разума, эту будущую надежду нашей науки...
Аудитория заинтересованно притихает, готовая захихикать. За спиной у Киры кто-то встаёт, с шумом отодвигая стул - он не видит, кто именно. Он смотрит на бледно-голубые, меловые руки Ичимару. Тонкие, сильные, цепкие руки.
- Итак, посмотрите на этого юношу! Он выдал нам совершенно правильный ответ. Признаться, я даже поражён его эрудицией и хваткой... Очевидно, он сумел полностью перенести своё сознание в маленькое чёрное тельце нашего с вами абстрактного таракана, и с помощью этого трансцендентного опыта получить ответ. Видите ли, дорогие мои тара... студенты. Стакан, - пусть даже такое кривой и такой стеклянный, как наш, - является замкнутой, закрытой фигурой, и пусть вас не обманывает его кажущаяся открытость миру... Точно такой же закрытой фигурой является бублик... подождите, я его сейчас нарисую...
Гин хватает со стола мел, на сей раз бледно-жёлтый, и вдохновенно рисует бублик.
Кира зарисовывает за ним "замкнутую фигуру", стараясь не смотреть на быстрые, ловкие движения кисти Ичимару.
Пара закончилась уже семь минут назад, но никто не станет с места раньше, чем Гин дорисует бублик и отпустит их.
* * *
- Изуру, Изуру... вам повезло быть старостой такой замечательной группы, - улыбается Гин, неторопливо заполняя журнал посещений. Он никогда не делает этого вовремя, но Кира не в обиде - таким, как Гин, можно.
Таким, как Гин, можно всё.
Он стоит у стола, скрестив руки на груди, и ждёт. За окном чирикают воробьи. Апрель, думает Кира.
- Да, я тоже так думаю. Хотя, признаться, они не слишком организованны...
- Организованность - это не главное, в студенте, друг мой Изуру! Знаете ли, смелость в студенте быть должна. Здоровая, правильная нахальность. А то повыпускают из школы сплошные пеньки с глазами... нет-нет, ни в коем случае на свой счёт не принимайте, это я так, к слову. Сидят, понимаете, такие пеньки, моргают, слова без разрешения вымолвить не могут. Дисциплина! А чтобы учёным быть, нужна не дисциплина, знаете ли. Чтобы делать открытия, нужна наглость немалая...
Кира улыбается уголками губ. Ему и смешно, и больно, и тепло. И хочется поцеловать серебряную макушку Гина, склонившегося над журналом. Прижаться щекой к плечу. Забери меня к себе, сделай меня таким, как тебе надо, сделай меня правильным... Научи меня быть талантливым.
Научи меня быть смелым.
- Вы уж не обижайтесь, Кира, но сразу видно, что в школе вы были хорошим учеником. Там они вас муштровали-муштровали, оценки отличные ставили... удавку вот эту, - Гин вдруг легонько дёргает его за галстук, - носить научили... А мне обидно за вас, друг мой Кира. Глаза у вас умные, а на шее - удавка.
- Это не в школе, - тихо смеётся Изуру, так тихо, что сам себя не слышит. - Это я сам.
- Сам? Боги, что же они с вами там сделали, раз вы сами по доброй воле в петлю лезете? - смех Гина прозрачный и безумный немного, и у Киры мурашки по коже, и он не знает, что сказать.
Потому что он действительно лезет в петлю, и понимает это.
Если ещё не залез.
Свяжи мне руки, забери меня с собой...
Дома он долго рассматривает бледно-голубой след на синей ткани галстука.
Он бы его выкинул, но именно из-за этих следов - жалко. Кира просто снимает его и прицепляет на настольную лампу - пускай остаётся на память.
На другой день он придёт в аудиторию в джинсах и в простой светлой футболке. Пара человек захлопает в ладоши, несколько девушек спросят, не влюбился ли он, а Ичимару Гин не скажет ничего - он просто по обыкновению хитро покосится сверху вниз и подмигнёт. Хотя, может быть, это Кире только покажется.
* * *
Ичимару Гину можно всё.
Опаздывать на лекции на полчаса, путать аудитории, приходить встрёпанным и полусумасшедшим. Развлекаться так, как он только пожелает.
"Есть ли такой путь, которым я не могу пройти?"
Нет, нет и не будет.
У Киры Изуру умные глаза, невидимая петля на шее и идеальный почерк.
Кира не знает, чего хочет сильнее - быть таким, как он, или служить ему.
Он догадывается, что первый вариант для него вряд ли исполним. Из другого картона он склеен, другими путями ходит.
Он не таракан в стакане, он таракан на ленте Мебиуса. Сколько ни беги, ничего не изменится, так и будет шуршать под усталыми лапками бумажная бесконечность - пока кто-нибудь не разорвёт склееную восьмёркой ленту.
- Скажите, почему у вас волосы такие белые?
- Друг мой Изуру, ты не представляешь, какая это нервная работа - быть смелым...
Это же не седина, думает Кира. Это не может быть седина. Ичимару Гину вряд ли больше тридцати.
Он хочет узнать, такие ли они мягкие на ощупь, как кажется.
Эта макушка склоняется перед ним каждую неделю.
Кира страшно, до закушенных губ, до покалывания в кончиках пальцев желает - посметь.
Лента Мебиуса всего лишь лента, к тому же кривая и из бумаги.
Но он не смеет, не смеет, не смеет. И каждый раз, возвращая ему журнал посещений, Ичимару смотрит на него пристально-пристально, закусывая усмешку в уголках губ.
* * *
Изуру решает прогулять.
Впервые за весь учебный год.
Кажется, с сентября по апрель у него было всего три... нет, четыре пропущенных дня - слёг в феврале с ангиной, но наелся таблеток и вскоре заявился в аудиторию сонный и смурной, с температурой и горящими щеками. Сердобольная однокурсница таскала ему на перерывах кофе из автомата, а он даже не мог его пить - страшно першило в горле.
Кира глядит на плывущие по небу пухлые белые облака и думает, что это прекрасный день для того, чтобы пройтись по городу. Половить курткой неуклюжих апрельских бабочек. Набрать целую горсть клейких зелёных почек, растереть их в ладонях и дышать горьким запахом весны. Проехаться зайцем в автобусе, рассматривая посвежевшие после зимы, повеселевшие улицы.
Кажется, слишком много времени прошло с того момента, когда он был ребёнком. Изуру совсем забыл, что это такое. И как это делается - тоже забыл. Бабочки улетают от него в небо. Изуру щурится от солнца и улыбается - почти как Гин.
Апрель дурманит его, поит пряным воздухом, травит запахами первой зелени.
Для того, чтобы быть счастливым, иногда надо быть по-настоящему больным, - кажется, именно так Ичимару сказал однажды. Изуру очень, очень хочет быть счастливым.
Возвращаясь домой, он сталкивается с Гином нос к носу. Человек-и-таракан стоит на автобусной остановке, насвистывая какую-то песенку и не обращая внимания на то, как косятся на него прохожие. Ветер шевелит пряди его волос.
Ещё немного, и я уверую в карму и стану буддистом, думает Кира. Или это не буддисты в карму верят?
- О, кого я вижу! Вы предпочли встречу с солнышком встрече со мной, мой друг? Признаться, я скучал без вас. Было так печально всю лекцию искать вас глазами на прежнем месте, и не находить... Вы заставляете меня ревновать вас к солнышку, Изуру.
Гин смеётся. Кира неловко бормочет невнятное про срочные дела в городе и шустро прячется в первый же подошедший автобус, несмотря на то, что он идёт не в его район.
На следующее утро он просыпается совсем больной, но почему-то всё ещё не счастливый.
Пишет Гость:
22.04.2010 в 14:24
Окончание.
Законы существуют для того, чтобы их нарушать. Законы - вызов. Несмелый не сможет стать творцом. Не бывает несмелых гениев.
Зачем я пришёл в науку, думает Изуру, если мне не дано? Для чего? Быть вечным статистом, мальчиком-переписчиком с каллиграфическим почерком?
Разум говорит, что науке нужны не только гении, но и рядовые трудяги. Что почву для любого великого открытия подготавливали десятки таких же безымянных, кропотливых работников, собиравших материал, ведущих наблюдения... Но Кире восемнадцать лет.
Кира не хочет смириться. Здесь и сейчас - не хочет.
Но, кажется, ему остаётся только побиться головой об стену.
А Ичимару смеётся, Ичимару без стеснения таскает его за подол рубахи, оставляя на ней жёлтые и голубые следы, называет "друг мой Изуру" и чуть ли не целует, когда они остаются наедине.
Он смеет.
И однажды Кира тоже не выдерживает.
У всего на свете есть предел - кроме ленты Мебиуса, конечно, но она ведь всего лишь из бумаги.
Гин ставит закорючки в журнале, мурлыча что-то себе под нос. А Изуру вдыхает запах мела и запускает дрожащие, влажные пальцы прямо в спутанные волосы.
- Сегодня утром был ветер.
- М-м? - откликается Гин, не поведя даже ухом.
- Сегодня утром был ветер, и он вас растрепал. Дайте я вас причешу.
- Нет уж, увольте... Терпеть не могу расчёски, они волосы дерут.
- Тогда ещё сильнее разлохмачу, - шепчет Кира, а сердце у него замирает, как маятник старых-старых часов. Вот-вот оборвётся...
Ичимару усмехается и перехватывает его руку, сжимая запястье. У него действительно очень сильные пальцы, и эти пальцы тянут ладонь Изуру вниз, и... Кира изумлённо ахает, его пробивает дрожь. Гин задумчиво проводит языком по ладони, слизывая с неё соль, щекочет подушечки пальцев - так, что хочется застонать, и Изуру думает, что вот теперь он совершенно точно залез в петлю.
Сам.
Никто не подталкивал.
Теперь остаётся только стул из-под ног выбить для полного счастья, и Ичимару не медлит. Он притягивает Киру к себе за ворот рубашки, - рот у того всё ещё растерянно приоткрыт, и Гин касается языком обветренных губ, прикусывает, не дожидаясь, пока его студент сможет перевести дыхание...
Чёрт возьми, аудитория же открыта, вдруг кто-то войдёт... но чёрт с ней, чёрт со всеми - кто не ушёл домой, а шляется по пустым кабинетам, тот сам виноват... Сладко, страшно, лучше, чем он мог себе представить - и край стола больно врезается в пах, но отодвинуться ему не дадут.
Дышать Кире, кажется, больше не надо. И пускай голова кружится - раньше думать надо было, а раз думать не умеет, так пускай хоть кружится...
Знаете, бывают такие случаи, когда человек уходит из дома здоровым, а приходит сумасшедшим.
Или наоборот.
Знаете...
Когда его отпускают, Кире приходится опереться на стол, чтобы не упасть. Смятый листок журнала жалобно шелестит под его рукой.
- Подними голову. Посмотри на меня. Ну-ка, давай... - Гин со смехом приподнимает его голову за подбородок. - Нехорошо. Глаза дурные... Глаза дурные снять, надеть новые - тебе же ещё домой ехать. И краску со щёк иди смой, только сильно не три, а то ещё краснее будут. Эх, молодёжь...
Кире кажется, что Гину по меньшей мере лет триста. Вот почему у него такие белые волосы и почему он знает всё на свете.
Покорно плетясь к умывальнику, он думает о том, что нормальных глаз у него теперь никогда уже не будет. И вообще ничего нормального у него не будет.
Чтобы быть счастливым, иногда нужно быть...
Гин напевает странную песенку, рассматривая косые стаканы и бублики, нарисованные на доске. Солнце гладит ему волосы, и Гин щурится, слизывая с губ вкус чужого счастья.
URL комментарияЗаконы существуют для того, чтобы их нарушать. Законы - вызов. Несмелый не сможет стать творцом. Не бывает несмелых гениев.
Зачем я пришёл в науку, думает Изуру, если мне не дано? Для чего? Быть вечным статистом, мальчиком-переписчиком с каллиграфическим почерком?
Разум говорит, что науке нужны не только гении, но и рядовые трудяги. Что почву для любого великого открытия подготавливали десятки таких же безымянных, кропотливых работников, собиравших материал, ведущих наблюдения... Но Кире восемнадцать лет.
Кира не хочет смириться. Здесь и сейчас - не хочет.
Но, кажется, ему остаётся только побиться головой об стену.
А Ичимару смеётся, Ичимару без стеснения таскает его за подол рубахи, оставляя на ней жёлтые и голубые следы, называет "друг мой Изуру" и чуть ли не целует, когда они остаются наедине.
Он смеет.
И однажды Кира тоже не выдерживает.
У всего на свете есть предел - кроме ленты Мебиуса, конечно, но она ведь всего лишь из бумаги.
Гин ставит закорючки в журнале, мурлыча что-то себе под нос. А Изуру вдыхает запах мела и запускает дрожащие, влажные пальцы прямо в спутанные волосы.
- Сегодня утром был ветер.
- М-м? - откликается Гин, не поведя даже ухом.
- Сегодня утром был ветер, и он вас растрепал. Дайте я вас причешу.
- Нет уж, увольте... Терпеть не могу расчёски, они волосы дерут.
- Тогда ещё сильнее разлохмачу, - шепчет Кира, а сердце у него замирает, как маятник старых-старых часов. Вот-вот оборвётся...
Ичимару усмехается и перехватывает его руку, сжимая запястье. У него действительно очень сильные пальцы, и эти пальцы тянут ладонь Изуру вниз, и... Кира изумлённо ахает, его пробивает дрожь. Гин задумчиво проводит языком по ладони, слизывая с неё соль, щекочет подушечки пальцев - так, что хочется застонать, и Изуру думает, что вот теперь он совершенно точно залез в петлю.
Сам.
Никто не подталкивал.
Теперь остаётся только стул из-под ног выбить для полного счастья, и Ичимару не медлит. Он притягивает Киру к себе за ворот рубашки, - рот у того всё ещё растерянно приоткрыт, и Гин касается языком обветренных губ, прикусывает, не дожидаясь, пока его студент сможет перевести дыхание...
Чёрт возьми, аудитория же открыта, вдруг кто-то войдёт... но чёрт с ней, чёрт со всеми - кто не ушёл домой, а шляется по пустым кабинетам, тот сам виноват... Сладко, страшно, лучше, чем он мог себе представить - и край стола больно врезается в пах, но отодвинуться ему не дадут.
Дышать Кире, кажется, больше не надо. И пускай голова кружится - раньше думать надо было, а раз думать не умеет, так пускай хоть кружится...
Знаете, бывают такие случаи, когда человек уходит из дома здоровым, а приходит сумасшедшим.
Или наоборот.
Знаете...
Когда его отпускают, Кире приходится опереться на стол, чтобы не упасть. Смятый листок журнала жалобно шелестит под его рукой.
- Подними голову. Посмотри на меня. Ну-ка, давай... - Гин со смехом приподнимает его голову за подбородок. - Нехорошо. Глаза дурные... Глаза дурные снять, надеть новые - тебе же ещё домой ехать. И краску со щёк иди смой, только сильно не три, а то ещё краснее будут. Эх, молодёжь...
Кире кажется, что Гину по меньшей мере лет триста. Вот почему у него такие белые волосы и почему он знает всё на свете.
Покорно плетясь к умывальнику, он думает о том, что нормальных глаз у него теперь никогда уже не будет. И вообще ничего нормального у него не будет.
Чтобы быть счастливым, иногда нужно быть...
Гин напевает странную песенку, рассматривая косые стаканы и бублики, нарисованные на доске. Солнце гладит ему волосы, и Гин щурится, слизывая с губ вкус чужого счастья.