В общем, беты на Бакудо у меня нет, поэтому РСИЯ обойдется без меня. Я не могу работать с людьми, чьи эстетические вкусы разнятся с моими, это делает текст уродливым. И не могу выставить текст, где банально не хватает свежего взгляда и, в некоторых местах, перевода на человеческий. А еще я со своим снобством и гуманитарно-обезображенным миром в голове тяжело признаю за кем-то право исправлять. Сначала докажи, что единорог( что за дебил.
И выронишь ты меч свой бесполезный. Тебе в удел - отчаянье и смерть! (с)
Про свет. Что-то где-то замкнуло, сижу в темноте, красота. Главное, розетки работают, это очень удачно. А вот верхний свет - нет, нигде. Так как по части электричества я не сведущ, квартира не моя, а у соседей просить помощи не хочется, дождусь воскресенья. Вернётся Ичимару-тайчо, и всё заработает.
Про Блич. Глава 591. Красивая обложка с цветами отрядов и цветная страничка. Кроме зомби-арранкаров появился зомби-квинси-Хицугая.
Про Хантера. Серия 140, глава 325. Леорио отжигает, отправил в полёт Джина и занял 3 место на выборах.
fandom Bleach 11th Division 2014. Level 2. Драбблы, гет и джен, часть 2 1. Название: Счастливая женщина Автор:fandom Bleach 11th Division 2014 Бета:fandom Bleach 11th Division 2014 Размер: драббл, 633 слова Пейринг/Персонажи:Кераку Шунсуй/Унохана Рецу Категория: гет Жанр: драма, романс Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: Можно любить тысячи женщин. Но пытаться сделать счастливой — только одну Предупреждения: смерть персонажа
читать дальшеВ юношестве Кераку считал, что женщины похожи на цветы. Такие разные, но обязательно красивые и нежные. Некоторые хотелось сорвать или посадить в своем саду, на другие — только издалека любоваться. И каждый цветок хотелось любить.
А потом Кераку увидел Ячиру. Она шла, глядя в пустоту перед собой, и едва заметно улыбалась. Длинные волосы развевались на ветру, одежда была покрыта кровавыми пятнами.
— Вы такая красивая, — искренне ляпнул Кераку, когда та проходила мимо него. Все вокруг вдруг замолчали — студентки прекратили трещать о ерунде, дежурный замер с метлой в руках, стоящие поблизости шинигами поспешили отвернуться. Даже птицы перестали петь и, наверное, на всякий случай попадали с небес.
Ячиру лишь глянула на него мельком и пошла дальше. Прокатившийся по округе вздох облегчения оглушил.
— Друг, если бы я не был седой, то поседел бы сейчас, — сказал Укитаке. — Ты хоть знаешь, кто это?
Кераку не знал. Завороженно глядя на удаляющуюся спину, он думал лишь о том, что эта женщина точно не похожа на цветок.
Цветы никогда не казались ему настолько несчастными.
***
На порог упал букет — ромашки, колокольчики, васильки. Цветов было так много, что переступить через них удалось бы с трудом. Ячиру подняла несколько, вдохнула их аромат, потом перевела взгляд на Кераку и улыбнулась.
— Ты убил их для меня, как мило.
Кераку отчаянно улыбнулся в ответ. В Академии весь день делали ставки, когда она его наконец убьет. Самым популярным вариантом было «сегодня».
По правде говоря, Кераку уже почти хотел, чтобы она его убила. Это был бы огромный прорыв в их отношениях.
Ячиру собрала все цветы и сунула в его распахнутые объятия.
— Никогда не убивай для кого-то, только для себя, — сказала она, прежде чем захлопнуть седзи перед его носом.
Пожав плечами, Кераку решил, что в следующий раз попробует конфеты.
Он уже в том возрасте понял, что можно любить тысячи женщин. Но пытаться сделать счастливой — только одну.
***
— Розовый, — тихо произнесла Ячиру и пронзила мечом его плечо, прямо сквозь накидку. За много лет их совместных тренировок она хорошо выучила правила этой игры.
Кераку упал и, увидев перед лицом острие меча, шутливо приподнял руки, показывая, что сдается. Ладони почти не тряслись.
— Ты опять проиграл, — задумчиво сказала Ячиру, не собираясь отводить меч. — В твоей игре чем больше на тебе цветов, тем больше шансов проиграть, но ты продолжаешь носить эту накидку. Так любишь боль? Или мое лечение?
Вообще-то накидку Кераку носил в память о дне, который условно считал их первым свиданием, но не признаваться же в этом, в самом деле.
— Просто хочу сделать тебе приятно, — ответил он, тоже не соврав.
— Бой со слабым противником, с противником, который поддается, никогда не сделает мне приятно. Запомни это.
Кераку послушно запомнил и только потом потерял сознание. Он чувствовал, что все ближе к тому, чтобы найти правильный подход.
***
Совет согласился. Конечно, они согласились, у них не было выхода. Никто не будет спорить с главнокомандующим, когда от половины Сейрейтея остались лишь руины. Кераку почти хотел, чтобы они отказались.
Или чтобы Зараки сделал что-нибудь не так. Или умереть от выстрела того квинси, но это был бы совсем детский поступок. Вроде того, когда Кераку принес букет самой опасной и непредсказуемой женщине в Готее.
Но, разумеется, все пошло по плану. Кераку готовился слишком долго, чтобы допустить ошибку. Он ненавидел себя за это, но мысль отступить не возникла у него ни разу.
Зараки плохо чувствовал реяцу и не смог определить, что Ячиру еще не умерла. Как не смог заметить тихого наблюдателя, но тут у него вообще не было шансов — Кераку умел находиться в тени лучше всего остального.
Когда Зараки ушел защищать Готей, Кераку вышел из тени, опустился на колени и взял Ячиру на руки, обернув своей накидкой.
— Глупо получилось тогда с цветами, — зачем-то сказал он. Плакать одним глазом тоже было глупо, да и вся остальная жизнь… Но когда его волновали такие мелочи.
Ячиру открыла глаза и слабо, но благодарно улыбнулась.
— Спасибо, — умирая, она смотрела на него. Кераку впервые видел ее настолько счастливой.
2. Название: Сорная трава Автор:fandom Bleach 11th Division 2014 Бета:fandom Bleach 11th Division 2014 Размер: драббл, 913 слов Пейринг/Персонажи:Кучики Бьякуя/Унохана Рецу, упоминается Кучики Бьякуя/Кучики Хисана Категория: гет Жанр: драма/романс Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: Позднее чувство, сорная трава ее души, пустило корни так глубоко, что не выкорчевать, не задушить Примечание/Предупреждения: упоминается смерть персонажа Комментарий: написано для Эллана Найт
читать дальшеПогребальный костер разгорается гулом. Отблески пламени, пожирающего Сасакибе Чоджиро, танцуют на лице Бьякуи. Он такой красивый мальчик. Такой чужой. Унохана смотрит на неподвижный, словно вырезанный из камня профиль и вспоминает.
Позднее чувство, сорная трава ее души, пустило корни так глубоко, что не выкорчевать, не задушить. Она привыкла убивать тех, кто приносит боль. Боль — это скучно, досадно и отвлекает. Его не смогла. Она думала — будет время, чтобы сблизиться.
Но оказалось, что нет. Желудок кромсало тоской, столь сильной, что кровь поднималась по горлу и оседала на губах соленой влагой. Унохана изучала его жену — бессмысленную и слабую; не душу, а умирающую тень, завернутую в дорогую ткань. Ярость кипела под кожей, а пальцы сжимали рукоять занпакто, когда Бьякуя, склонив голову, просил осмотреть Хисану. Вылечить ее. Поставить на ноги. И каждое слово впивалось в сердце острой иглой, напевая: «Он никогда не будет твоим».
Он смотрел на нее с обреченностью человека, который давно прочитал приговор, но все еще надеется на чудо. Он бросался на стены, обдирая в кровь руки, и выл от беспомощности. А Унохана зажимала ему рот, прижимала к груди и перебирала темные волосы на затылке.
Даже в своем горе он был красивее всех, кого она видела. В тот день Унохана связалась с Киринджи. Она слушала, как звенит натянутой между двумя измерениями струной кидо, и прикидывала, хватит ли у нее сил, чтобы добраться до Киринджи и убить его, если откажет.
— Тебе нужна вода из моего источника? — Киринджи щурился недоверчиво и жевал сенбон. — Совсем сдурела там, внизу, от скуки?
Унохана молчала. Лишь стояла, опустив глаза, и чувствовала себя нашкодившей девочкой. Может, стоит поговорить с Шибой и все же попытаться отрезать Киринджи яйца?
— Мне нужно всего лишь немного продлить жизнь умирающему, — она сложила руки на животе и подняла глаза.
— Спасибо скажешь при встрече, — выпятив губу, Киринджи ловко швырнул в портал связи запечатанную бутылочку и пропал.
Мудак. Унохана ловко поймала ее. Все это не имело значения, и горечь, осевшая на корне языка, — тоже. Придется разбавлять, один к тысяче, не меньше.
Сдерживая дрожь, она медленно шла в поместье Кучики.
— Несколько капель в воду, — Бьякуя смотрел на нее, красивый белый мальчик с темными глазами, и за благодарность в них Унохане снова хотелось убивать. Вместо этого она развернулась и пошла прочь.
Над поместьем раскинулась звездная ночь, и Унохана улыбалась, глядя вверх. Шаги позади замерли.
— Это всего лишь отсрочка, — проговорил Бьякуя.
— Я делаю это не для нее.
Для себя! Я делаю это для себя — хотелось кричать ей. Своими руками дарить жизнь той, из-за которой душила глухая ревность, а ненависть кромсала на части. Унохана прислушивалась к своим чувствам и улыбалась. Благодарность ее мальчика стоила любой боли.
— Я знаю.
Бьякуя такой красивый. И умный.
— Я ценю ваши усилия, и мой долг перед вами не измерить.
Но все еще не умеет останавливаться.
— Я…
Развернувшись, Унохана подошла ближе. Тронула ладонью щеку — щетины не видно, но она чувствуется. Пальцы закололо, и ей захотелось кричать от гнева. Бьякуя мягко отвел ее руку и поцеловал пальцы — прощаясь. Во взгляде светилось понимание и сочувствие. Его ждала бесполезная, маленькая, слабая жена. Но почему-то именно она была для него солнцем.
Унохана отходит от погребального костра. Ямамото не двигается, а всем остальным здесь не место. Да и впереди слишком много дел, которые нужно успеть завершить до того, как начнутся бои. До того, как она умрет от меча Зараки Кенпачи, давая жизнь силе, которую сама когда-то погубила. Унохана вздыхает и смотрит по сторонам. Страшно — не успеть, опоздать, сломать. Непривычное чувство. Обычно ей было наплевать.
Бьякуя останавливается рядом, и Унохана любуется его профилем. Сорняк не удалось выкорчевать даже за пятьдесят лет. Забавная все-таки штука — жизнь. Они идут неторопливо, шаг в шаг, плечом к плечу. Идут, не говоря ни слова.
Дома пустота, чистые циновки и пахнет грозой. Бьякуя осматривается, и Унохане кажется, что с нее заживо сдирают кожу, слой за слоем. Она ни разу не чувствовала себя такой открытой. Такой обнаженной.
Фусума раздвинуты, и так хорошо сидеть, вдыхая ароматы сада, хотя ночная прохлада ползет по обнаженным рукам, а Унохана невольно ежится. Когда Бьякуя обнимает ее одной рукой за плечи, придвигается ближе и накидывает на них обоих свое хаори, она прикрывает глаза.
В этом мире есть только его запах — неуловимо мужской; тепло его бедра и тяжесть руки. Она тянется к его щеке — щетина стала жестче, острее, и пальцы щекочет дрожь.
Бьякуя, как и тогда, мягко отводит руку и целует пальцы. Но не уходит, а продолжает вести губами по тыльной стороне ладони. От этих прикосновений почему-то щиплет в глазах.
Красивый, умный, добрый и щедрый мальчик.
Унохана смеется, вздрагивая плечами, и Бьякуя поднимает руку. Гладит по спине — между лопатками, и снова целует пальцы — один за другим, прикасаясь губами так бережно, словно боится разбить. Унохане кажется, что он трогает ее сердце.
Наклоняется ниже, и Унохана погружается в темно-синие глаза, обрамленные черной щеточкой длинных ресниц. Поцелуй отдает жасмином и пеплом, а губы у Бьякуи узкие и твердые. Он целует все так же бережно, и Унохане мучительно больно. Они сидят, соприкасаясь губами, и глотают дыхание друг друга.
Солнечные лучи щекочут ресницы, и Унохана вздыхает. Под щекой твердая грудь, и ровно, сильно бьется сердце. Просыпаться не хочется, но нужно. Она глубоко вздыхает, и Бьякуя прижимает ее теснее. А потом отстраняется, встает и церемонно склоняет голову.
Унохана глядит на его фигуру, подтягивает колени к груди и щурится на встающее солнце. Она чувствует себя девочкой и не знает, что с этим делать.
— Я был бы признателен, если бы вы пережили эту войну, — хаори остается на плечах у Уноханы, и сейчас Бьякуя похож на того, семидесятилетней давности. — Для меня большой честью будет встретить с вами рассвет еще раз.
Он кланяется и идет прочь. Солнце золотит его фигуру, окружая сияющим ореолом, и Унохане до слез жалко, что она не сможет выполнить его просьбу. Но ей больше не страшно.
А еще — кто бы знал, как красиво цветет сорная трава.
читать дальше Любая пьянка рано или поздно скатывается к моменту, когда каждый думает о своём. Кто-то ударяется в философию, кого-то тянет на подвиги. Для Макидзо после нескольких стопок не нашлось занятия более увлекательного, чем смотреть на лепесток сакуры, плавающий в стопке, и думать. Сам не заметил, как начал размышлять вслух, всё равно никто не видит и не вслушивается.
— А когда увидел, как она плачет, вот где-то тут, в груди, как рвануло, да так больно, — вздохнул он.
— Кто? — спросил Юмичика, потянувшийся к закуске.
— Всегда весёлая, и никогда не подаст виду, эх… А глаза какие!
— Что случилось? — Иккаку перегнулся через Юмичику и пьяно прищурился, заглядывая в глаза. — Ты что, влюбился?
— Макидзо влюбился! Кто она? Рангику?
Предположения посыпались со всех сторон. Юмичика внимательно слушал и смотрел так, как будто и не пил совсем.
Макидзо только выпил залпом, проглотив лепесток, и тут же налил ещё. Опять окостенел, пытаясь понять, как же его угораздило. Пьяный, но за языком следил.
— Эй, Маки-Маки, ну кто? Какие у неё волосы?
— Красивые.
— А голос?
— Звонкий, приятный голос.
— А грудь, грудь какая?
— Я сейчас встану, и ты ляжешь, — пообещал Макидзо, — мне даже занпакто не нужен будет, забью лавкой так, что капитан Унохана замается тебя лечить.
— Отстаньте, — вступился Юмичика, — влюбился человек, вот и не лезьте.
Макидзо улыбнулся, чувствуя себя неловко, и поднял стопку.
***
На следующий день адски трещала голова, капитан Зараки с мстительной ухмылкой всех гонял по плацу, попутно выбивая зубы тем, кто после вчерашнего не смог нормально сражаться.
— Не умеешь пить — не берись, — Иккаку скалился в улыбке, будто сам саке даже не нюхал.
— Маки-Маки, у тебя унылые усы! — подколола Ячиру, которая смеялась, не замолкая ни на минуту. От её голоса у него зазвенело в ушах.
— Сбрею усы, — Макидзо успешно отражал удары капитана, хотя и понимал, что Зараки бил вполсилы.
— Не сбривай, ты с такими усами красивый, как самый большой карп из пруда Кучики! — закричала Ячиру, заливаясь хохотом. Из-за этого засмеялся и Зараки, взрыв хохота прокатился по тренировочной площадке.
— То-то же, — Макидзо, подбоченившись, утёр пот, — я Маки-Маки, и по этим усам меня все узнают!
Ячиру так радовалась и веселилась, даже не верилось, что она умеет плакать. Макидзо смотрел на неё и думал, что ради этого смеха может отдать что угодно. И понимал, что ни за что не сможет забыть, как пошёл на тихие всхлипывания одним поздним вечером и увидел, к своему ужасу, как Ячиру вытирает глаза, шепчет что-то сердитое о том, что хочет быть сильнее, и что обязательно справится с упрямым занпакто. Миг — и её уже не видно, только откуда-то из комнаты капитана раздался радостный звонкий голосок.
А он так и остался стоять, будто столб проглотил. Такой неожиданно взрослой и сильной показалась Ячиру, что сердце защемило. Не может живой человек только смеяться и веселиться, всегда есть обратная сторона.
— Ну ты и клоун, — со смехом сказал кто-то, выдёргивая его из воспоминаний.
А хоть бы и клоун. Лишь бы она продолжала улыбаться и радоваться жизни.
читать дальшеОна худая, нескладная и в рваной тряпке, едва прикрывающей по-детски маленькие и острые груди. А еще бьет она так, что капитан Унохана захлебывается кровью от своей первой в жизни — сотни и сотни лет невидимой, несуществующей войны со всем Обществом Душ — серьезной раны.
Она сидит на горе трупов, удерживая одной рукой занпакто с неровными сколами по самой кромке лезвия. И, не раздумывая, бросается в бой, когда капитан Унохана голой рукой берется за ее меч и вытаскивает его из своего горла.
Она маленькая оборвашка с чужим мечом и огромной бешеной реяцу.
Она — Кенпачи, понимает капитан Унохана, отвечая ударом на удар, кромсая кожу и дробя кости.
Будет новой Кенпачи, если выберется отсюда и заматереет.
Унохана ее не жалеет: сражается на самом пределе сил, чтобы показать, какой может быть настоящая битва, — до тех пор, пока девчонка не падает в пыль рядом с другими трупами и больше не поднимается. Глаза у нее закатываются, и тело мелко подергивается и выгибается в предсмертных конвульсиях.
Только тогда Унохана опускается рядом: в капитанском хаори с разорванными рукавами, с рваной дырой в боку, из которой толчками льется кровь, и первой в жизни — сотни и сотни лет без достойного противника и цели — искренней улыбкой.
Наконец появился тот, кто достоин банкая Миназуки и сможет вернуться с пути на Перерождение.
— Кто ты? — девчонка кривит непослушные губы и скребет ногтями землю, потому что Миназуки возвращает к жизни через ослепительную боль — как самый первый вдох. Она тяжело сглатывает и продолжает: — Откуда ты? Научи меня так же драться!
Капитан Унохана качает головой и поднимается.
Она еще слишком маленькая, слишком слабая, но уже почти идеальна.
— Не уходи! — ее голос крепнет. — Возьми меня с собой!
— Капитан, вы ее так и оставите? — шепотом спрашивает лейтенант, выбираясь из-под горы трупов, в которой прятался все сражение.
Унохана молчит, прикрыв глаза, и представляет себе женщину, в которую она сможет вырасти: жилистая, крепкая, сильная и беспощадная. Ей не нужно будет давать поблажек — ни на поле боя, ни в постели.
— Жалеешь меня, да? — она подползает ближе и хватает Унохану за голень. — Потому что я девчонка? Не поворачивайся ко мне спиной!
— Придержи язык, — произносит капитан Унохана, стряхивая ее руку и с размаху наступая на пальцы, давя всем весом — до хруста. Девчонка воет, хватаясь за кисть. — Ты мне не ровня, чтобы требовать.
— Я тебя все равно найду! — шипит она сквозь зубы, сжавшись в маленький обозленный комок. — Найду и заставлю драться со мной!
— Буду ждать, — серьезно кивает Унохана, и сердце в груди екает при мысли о новом бое. — Постарайся дожить до этого момента.
А потом бросает лейтенанту:
— Передай Главнокомандующему, чтобы в дальние районы больше не посылали патрули.
У того лезут брови на лоб от удивления.
— Разве Главнокомандующий Ямамото согласится… но, капитан!
— Скажи, это мое условие. Девчонке надо будет на ком-то тренироваться, прежде чем она станет настоящим воином.
Иначе нельзя, Кенпачи не вырастет без крови и бойни. И, возможно, Унохана даже оставит ей свой отряд, своих лучших людей, и уйдет куда-нибудь еще — чтобы она не теряла навыков, даже когда доберется до Готея.
Унохана своими руками воспитает и закалит ее — через Руконгай, через смерти, войны и потери, — чтобы довести до их лучшего боя на пределе возможностей.
— Скажи, как тебя зовут! — кричит ему в спину девчонка. — Я найду тебя и убью, слышишь! Назови свое имя!
Обещание смерти крепче долга, глубже любви и связывает прочнее, чем красная нить Судьбы, ведь Миназуки возвращает к жизни только тех, с кем сможет сражаться дальше.
Поэтому он — капитан Унохана Ячиру, Первый и Непобедимый, а она — безымянная руконгайская оборвашка — станет для него Последней. Его прекрасная надежда, будущая Зараки Кенпачи.
И не важно, кто они — мужчина или женщина, взрослый или дитя, душа или пустая оболочка.
читать дальшеСерые ивовые листья падали в темную воду, на белые цветы кувшинок, на отражение ее лица. Мацумото вздохнула, стянула шарф с шеи и положила его в лодочку. Прохладный, пропахший влагой и гнилой листвой воздух коснулся кожи, стало неуютно и почему-то страшно. Теперь все, точно все, остается только отдать долг умершим. Она достала из рукава косоде маленькую свечку, коснулась фитиля пальцами. Огонек вспыхнул сразу, Мацумото всегда была меткой.
— Держи, — Иба наклонился и протянул фонарик из желтой бумаги, расписанной длинными буро-зелеными камышами. Сделал специально на праздник поминовения усопших. Впервые Мацумото отмечала его. И это, наверное, означало, что для нее все и правда закончилось.
— Начинай, — сказал Иба сверху. Его голос звучал низко и жестко, но рука на плече, большая и горячая, согревала и внушала уверенность. Мацумото поставила свечку в фонарик и устроила его в лодочке. Еще раз оглядела, что получилось. Шарф, несколько плодов сушеной хурмы. Тебе же понравится, правда, Гин? Фонарик, подсвеченный изнутри огоньком. Иба опустился позади, поддержал под локти, прижимаясь грудью к спине, когда Мацумото спускала лодочку на воду. Гладкое дерево скользнуло из пальцев, Мацумото задержала дыхание. Разве, проделывая все это, она не признавала, что Гин и правда умер и у нее действительно началась настоящая новая жизнь? Так и было. Она засомневалась на мгновение, потянулась к воде, сама не зная зачем, но Иба остановил ее, развернул к себе, обнял, прижал. В новую жизнь Мацумото входила не одна.
— Ничего, я знаю, каково тебе, — проговорил Иба ей в волосы. Мацумото улыбнулась, тревога ушла, осталась печаль, но и та — где-то на дне, в самой глубине. Страшное прошлое отступало, грустное и чудесное, горячее и горькое, и надо было встать и идти. Мацумото выпрямилась и, высвободившись, поднялась с земли.
— Знаю, что знаешь, — ответила она, наблюдая, как Иба встает следом за ней. И, поймав его взгляд, хмурый и встревоженный, вдохнула поглубже и рассмеялась, прижимая ладонь к груди. — Идем, ты обещал накормить меня ужином. Его же не Шухей готовил?
Иба напрягся, Мацумото представила, как он гадает, правда ли ей весело или это уловка. Но в конце концов морщины разгладились, Иба улыбнулся, обычно серьезное лицо расцвело, потеплело, и Мацумото почувствовала, что сердце в ее груди снова бьется горячо и быстро. Она взяла Ибу под руку, а он приобнял ее за талию, чтобы поддержать, конечно, чтобы Мацумото не упала. И это было самое прекрасное, что он мог сделать сейчас. Подхватить, вернуть землю под ноги, сделать ее надежной, устойчивой. Держать Мацумото так крепко, как только можно. А с остальным она справится. Теперь уж точно.
читать дальшеВ Одиннадцатый отряд Ренджи провожали почти как на войну. Девушки порывисто обнимали его и тут же отворачивались, чтобы он не заметил влажного блеска в их глазах. Парни, наоборот, натужно смеялись, тяжело похлопывали по плечу и говорили, что там-то он точно раскроет весь свой потенциал. Хинамори просила связываться как можно чаще, а Кира просто пообещал, что будет его помнить.
Конечно, Ренджи не боялся идти в Одиннадцатый — человек, который хочет чего-то добиться, не спасует на середине пути из-за трудностей. Но слухи гуляли всякие, поэтому он решил, что будет начеку.
И все равно оказался не готов к тому, чем встретил его Одиннадцатый отряд. Меньше всего Ренджи ожидал, что там окажется так… Скучно.
— То есть, капитан — не демон, который живет в подвале и выбирается на охоту только в полнолуние? — не выдержав, спросил Ренджи у Иккаку на исходе второй недели в Одиннадцатом.
— Неа, — бросил лежащий на крыльце Иккаку, не открывая глаз.
— И у вас не висят на стенах кости убитых врагов?
— Нет. Хотя… — Иккаку приоткрыл один глаз, и Ренджи с надеждой вскинулся. — У Ибы висят оленьи рога. Но не верь, если он будет говорить, что сам убил того оленя, — врет как дышит.
Ренджи снова поник. Раньше он никогда бы не подумал, что его расстроят отрицательные ответы на эти вопросы.
— Что, вы даже не заставляете новичков проплывать бассейн с крокодилами, глотать стекло и ночевать в закопанном под землю сундуке? — это была его последняя надежда.
— Нет, ничего такого, — Иккаку сел, оперся руками о колени и посмотрел на Ренджи почти с сочувствием. — Поменьше верь сплетням. Но если тебе это так важно, то я найду какую-нибудь бутылку, разобью и…
Реннджи только вздохнул. Нет, в первые дни ему действительно казалось, что даже муравьи под ногами шепчут: «Беги отсюда, парень, они все психи!» Но прошла неделя, за ней другая, а ничего страшного так и не произошло. Обычный отряд, ничем не отличающийся от Пятого. Это даже разочаровывало.
Иккаку встал и пошел прочь — наверное, ему надоело отвечать на глупые вопросы. Ренджи еще раз вздохнул и решил, что надо выкинуть из головы всякие глупости и вернуться к тренировкам. Хотя бы они здесь оказались ожидаемо тяжелыми.
***
Иккаку вошел в свою комнату и хмыкнул, увидев открывшуюся картину. В центре стоял огромный сундук, а на нем сидел Юмичика и из последних сил пытался удержать его закрытым. Крышка то и дело подпрыгивала, и наружу прорывались фиолетовые щупальца.
— Ты уверен, что это хорошая идея? — с сомнением в голосе спросил Юмичика, стряхивая обвившее лодыжку щупальце. — Знаешь, мне нравились крокодилы.
— Сам же говорил, что все жалуются на нашу эту… — Иккаку покрутил в воздухе рукой, пытаясь вспомнить слово.
— Кадровую политику, — подсказал Юмичика.
— Да, — Иккаку кивнул и широко улыбнулся. — Теперь точно не будут. Выпускай!
Юмичика пожал плечами и спрыгнул на пол. Из сундука тут же вырвался Пустой — казалось, он состоял только из щупалец и зубов.
Иккаку прыгнул ему за спину и пнул его, направив в открытые седзи. Дальше Пустой сам разобрался — выполз во двор и напал на того, кто оказался поблизости.
Поблизости оказался тренирующийся Ренджи. Он широко улыбнулся и рванул к Пустому с таким энтузиазмом, будто собирался его расцеловать.
Новый тест полностью оправдал себя. Ренджи сражался так увлеченно и радостно, что хотелось не только утвердить его в отряде, но и дать повышение прямо сейчас.
— Вот видишь, отличный тест! — рассмеялся Иккаку. — Быстро, дешево, и сразу видно, с кем имеешь дело.
— И сундук пригодился, — кивнул Юмичика. — Как хорошо, что я не дал его выкинуть.
Когда от Пустого остались только разбросанные по плацу щупальца, Иккаку и Юмичика приблизились к Ренджи. Тот еще не отошел от боя и оглядывался с таким выражением на лице, словно искал нового врага.
— Поздравляю, ты прошел первую часть отборочного теста, — торжественно объявил Иккаку.
— Так это был тест? — спросил Ренджи, оглядывая ошметки. Расстроенным он не выглядел. Наоборот, на его лице появилось предвкушение. — А вторая часть?
Иккаку многообещающе улыбнулся.
— О, тебе понравится.
***
Из подвала доносились звуки битвы, разрушения и счастья. Кажется, Ренджи кричал, что откроет Ад и спустит туда капитана, со всем уважением, а Зараки отвечал, что давно так не смеялся.
— Может, стоило сказать ему, что капитан — не демон, а вниз спустился, потому что у него туда колокольчик скатился? — предложил Юмичика, опираясь спиной на дверь подвала.
— Потом скажем, пусть развлекается пока, — решил Иккаку. Раз Ренджи до сих пор мог говорить — значит, его ждало большое будущее. Отличный новобранец, достойный Одиннадцатого отряда.
Иккаку прикрыл глаза и стал слушать самые приятные и родные звуки. Звенела сталь, рушились стены, смеялся капитан, муравьи что-то привычно пищали про психов. Так звучал настоящий Одиннадцатый отряд, и радостные выкрики Ренджи сюда отлично вписались.